Ничего, кроме нас

– Его зовут Питер.

– Здесь Питеров много. У тебя-то имя имеется?

Я назвала.

– Ага, а меня зовут Фил. Слушай, а пойдем в уголок, познакомимся поближе?

– Я уж лучше брата поищу.

– Потом поищем, дюймовочка.

– Перестань так меня называть.

– Тебе больше нравится «дерьмовочка»?

Я напряглась и уже была близка к тому, чтобы сорваться на этого нахала, но что-то меня остановило. «Не надо устраивать сцен, – подумала я. – Слухи могут дойти до приемной комиссии». Так что я взяла себя в руки.

– Ты видел моего брата? – просто спросила я.

– Выходит, мои чары на тебя не действуют? – Фил вдруг протянул руку и погладил меня по лицу.

Я в ужасе отскочила. Фил упрямо шагнул за мной. Я, всерьез занервничав, стала озираться по сторонам. И тут, откуда ни возьмись, между нами возник тот самый босоногий парень с волосами, как у Иисуса.

– Эй, Фил, охолони, голову-то не теряй, – усмехнулся он.

– Не твое дело, Креплин.

– У меня есть имя – Эван, как тебе хорошо известно. А ты нажрался в лоскуты, смотри не натвори чего-то, о чем утром пожалеешь.

Креплину удалось достучаться до этого Фила. Тот с потерянным видом вынул из кармана пачку сигарет, вытряхнул одну, прикурил и, сделав глубокую затяжку, выпустил струю дыма в сторону Креплина.

Тогда Креплин вынул сигарету у него изо рта и бросил в ему в пиво:

– В Эксетере такое, может, и проходит, а здесь нет.

– Говнюк чертов, – буркнул Фил.

– Я-то нет, – спокойно возразил Креплин. – А вот ты натуральный придурок.

Фил, казалось, готов был броситься на него с кулаками, но передумал. Видимо, небольшая часть его мозга, еще свободная от пьяной агрессии, осознала, что лучше не нарываться. Поэтому он просто выудил еще одну сигарету, зажег ее и выпустил облако дыма, теперь в мою сторону.

– Твой брат – это такой очень длинный? – спросил Фил. – Из Йеля? Зависает с Шелли?

– Да, это он.

– Он этажом выше, вторая дверь справа. Стучать не надо – там тоже куча народу.

Кивнув, я повернулась к Креплину:

– Спасибо.

– Может, в следующем году увидимся, – сказал Креплин с легкой улыбкой и вернулся к девушке, с которой болтал до этого.

Я поднялась наверх, гадая, как этот Креплин догадался, что я еще школьница. Неужели у меня такой глупый и растерянный вид? Но еще я подумала: если на будущий год попаду сюда, неплохо было бы заиметь такого друга, как Эван Креплин.

Поднявшись на этаж, я услышала Procol Harum [31] . В комнате на полу сидело множество людей, передающих по кругу бутылку «Джим Бим» и косяк. Рядом была ободранная дверь с граффити-надписью «Вписка Шелли». Я открыла дверь… и лучше бы этого не делала. Потому что там на кровати лежала Шелли, голая, с широко расставленными ногами, а мой брат лежал на ней, ритмично двигаясь туда-сюда. Оторопев, я застыла. В соседней комнате гремела громкая музыка, и я в надежде, что Питер ничего не заметил, закрыла дверь, но в последний миг Шелли повернула голову и увидела меня. На ее лице не было ни смущения, ни шока, она мне просто улыбнулась. Никогда мне не забыть эту улыбку.

31

Procol Harum – британская рок-группа.

Я бросилась вниз по лестнице. Увидев возле пивных бочонков Фила, подошла к нему:

– Ну ты и дрянь, что отправил меня туда.

Фил одарил меня злобной ухмылкой:

– Добро пожаловать в жизнь, дерьмовочка.

Преодолев искушение плеснуть пивом ему в физиономию, я сбежала.

Вернувшись в отель – сердце все еще колотилось как бешеное, – я легла на кровать и уставилась в потолок. Я думала: никого мы не знаем до конца, потому что это невозможно, даже человека, который, кажется, тебе ближе всех. Я выкурила сигарету. Потом встала и перечитала сочинение, делая исправления карандашом. Мне многое хотелось изменить. Около часа ночи я начала перепечатывать текст.

Еще примерно через час я услышала, как ключ поворачивается в замке. Пришел брат. Вид у него был такой, как будто он только что кое-как оделся и все еще находился под воздействием травки, выпивки и секса. Когда Питер вошел, я подняла голову, но тут же вернулась к своей машинке.

– Ты еще не легла? – Голос брата звучал настороженно.

– Как видишь.

– Не спится?

– Типа того.

Хотя я сидела к Питеру спиной, но чувствовала, что он стоит рядом.

– Там кто-то сказал, что ты вроде приходила, – тихо сказал Питер.

– Забегала. Тебя не видела.

– Точно?

– Наверное, я точно знаю, видела тебя или нет, – буркнула я.

– Тогда и говорить не о чем, так?

Я перестала печатать. Повернулась и посмотрела на брата. Мне хотелось кричать, вопить и сказать ему, что от того, что он сделал, мне нестерпимо больно. Вместо этого я сделала то, что всегда делала в тех случаях, когда кто-то из семьи меня разочаровывал. Я позволила Питеру сорваться с крючка.

– Абсолютно не о чем.

Глава пятая

В наступившем декабре того года все в Олд-Гринвиче ждали рождественского чуда. Даже моя мать, которая по-прежнему упорно выставляла менору в окне первого этажа и считала, что «чудеса – это сказки для тупых католиков вроде вашего папаши», призналась, что втайне молится о «чуде, которое положило бы конец общей боли». В школе – и это бросалось в глаза – об исчезновении Карли Коэн никто не забыл. Сама я то и дело принималась плакать, ночами без конца просыпалась, не в силах больше уснуть, а днем, закрыв глаза от усталости, часто видела плавающий в море труп Карли. Всякий раз, как я сталкивалась с Жестокими, они смотрели на меня со смесью страха и презрения, но ни разу больше не осмелились прошипеть мне вслед какую-нибудь гадость. Исключение Эймса Суита и поспешный перевод в другую школу Деб Шеффер вынудили эту мерзкую маленькую банду залечь на дно, тем более что новый директор, Томас Филдинг, дал понять, что не потерпит никаких инцидентов с издевательствами. Бывший морпех (что страшно понравилось моему отцу), он, однако, имел довольно прогрессивные идеи на управление школой в эпоху, которую он называл «временем в жизни американцев, когда все правила переписываются».

В начале Хануки мама с миссис Коэн ходила в синагогу и даже вела себя вполне любезно, когда вечером мама Карли призналась, что я захожу к ней три раза в неделю.

– А тебе, конечно, и в голову не пришло рассказать мне о такой мелочи, – выговаривала мне мама через несколько часов после посещения синагоги.

– Я думала, ты рассердишься.

– За доброе дело для женщины, пережившей самую ужасную трагедию, какую только можно представить?

– Ты не ревнуешь?

– Ревную? Ты о чем?

Я ничего не ответила. В этом не было необходимости.

Мама наконец нарушила молчание:

– Я рада, что ты такая заботливая.

На Рождество Карли не объявилась. Не приехал домой и Питер, решивший провести праздничные каникулы в Либерии, где в Корпусе мира трудился его друг по колледжу. После той поездки в Бодуин мы с ним почти не поддерживали связь, хотя, когда стало известно, что я принята, от него пришла открытка с поздравлением. На ней был изображен великий комик Граучо Маркс, а на обороте Питер написал: Я же тебе говорил! Браво! Люблю… И его подпись.