Ничего святого (Сборник)

– Так что это получается, Гиточка?

– А?

– Получается, те, что умерли, нам, живым, здесь совсем не нужны? Умерли – значит туда им и дорога? Пусть лучше там и будут? – серьезно спросила Мелика. – Выходит, справедливость есть?

– Справедливость? – рассеянно спросила Гита, она была поглощена поиском.

– Ну да. Выходит, хоть в жизни справедливости и нет, но в смерти справедливость очень даже есть?

– Ну ты как скажешь… Точно как Лид, Шилол тебя задери! – отмахнулась Гита.

Когда воспоминания оставили Фрита, он встал во весь рост и вынул из сумки флягу с терпким сладким вином.

Это вино называлось у варваров честным, и выжато оно было из винограда, чьи лозы взросли на костях праведников. На вес серебра ценилось честное вино – что, впрочем, неудивительно, ведь и в стародавние времена, когда боги еще говорили с людьми запросто, праведников все равно было раз два и обчелся.

Следом из сумки вынырнула серебряная чарка для жертвоприношений – лишь ее взял в странствия Фрит из погрязшего в нечестии отчего дома.

Бока чарки были покрыты тонкой чеканкой – диким галопом гнали по серебряной пустоши ладные скакуны, гнали друг за другом, намечая бесконечный хоровод, своего рода круговорот коней в природе. Дно же чарки давно потемнело – ведь еще прапрапрадед Фрита унаследовал ее от своего деда (если, конечно, не соврал).

Лицо варвара враз посмурнело, будто кожа стала вдруг слюдяной, – именно таким, по мнению Фрита, должно быть лицу мужа, обращающегося к господину Рогу.

Он медленно, чтоб не утерять ни капли, налил на дно чарки вина и, прошептав «Прими!», плеснул вязкой винной сладостью в сторону западную. Затем окропил север, юг, восток. И пригубил из чарки сам.

Когда вино торжественно вползло в желудок, Фрит закрыл глаза и прислушался.

Теперь самое важное. Если птичий крик раздастся справа от него – значит Рог принял жертву. Если слева – не принял.

Он ждал долго, пока не услышал со стороны дальнего оврага, заросшего не тронутыми битвой дикими злаками, перепелиный крик: «Подь-полоть!», «Подь-полоть!»

Зов донесся отчетливо, но овраг, как ни крути, располагался от него слева…

«Наверное, вина господину Рогу мало. Что ж, и впрямь Эви заслужил большего!» – решил Фрит и аккуратно взрезал ладонь кинжалом. Хлынула кровь, которую Фрит аккуратно собрал в чарку. И тут же, не обращая внимания на рану, которая исправно кровила, повторил жертвоприношение – запад, север, юг, восток.

Но перепел снова возвестил: жертва Рогу не угодна.

В отчаянии Фрит отшвырнул чарку прочь.

Пожалуй, в тот миг не было никого несчастней Фрита под Солнцем Предвечным.

Ибо жертва эта свершалась ради Эви.

Больше всего на свете Фрит желал Эви хорошего посмертия. Чтобы Эви не пропал в Стране Теней, но возродился в Слепой Степи, где тысячи таких, как Эви, тысячи любимых коней Рога, его возлюбленные табуны, носились по сияющим неземным светом полям – вечно молодые и вечно сытые.

О, если бы Рог принял жертву, Фриту не о чем было бы беспокоиться! Он бы знал: Эви хорошо, он среди своих, ему не скучно, и он ждет его, Фрита, который придет за ним в Слепую Степь, когда умрет сам, – как это делали самые смелые и удачливые из его предков. И тогда Фрит с Эви будут вместе навсегда.

Но господин Рог был неумолим. Господин Рог требовал от Фрита заповедной жертвы, как будто знал – ради Эви Фрит свернет горы. А впрочем, ведь недаром говорят, что боги все знают?

Нет, Фрит не даст своему Эви сгинуть – это только варанцы не оплакивают своих коней и не заботятся об их бесхитростных душах.

Он, Фрит, не такой. Ради Эви он устроит настоящее царское жертвоприношение.

Слепая Степь, где пылят сладчайшим нектаром цветущие травы и где ветер можно пить, как воду, того стоит.

И пусть ради этого придется просидеть в проклятых, безлюдных Полях несколько дней – он сильный, он дождется. Ведь премноготерпие угодно богам. Тем более – и это Фрит чувствовал очень явственно – Рог тоже не откажется от большой жертвы и поможет ему.

Наверняка поможет.

Чтобы скрасить ожидание, Фрит достал из дорожной сумы «Хроники» и принялся читать, водя пальцем по строкам.

Грамоте он тоже выучился благодаря Эви. Когда в столице объявили карантин – вовсю свирепствовал сап, и кони ложились целыми конюшнями, – Фрит безвылазно торчал у окна случайной гостиницы. Он не спускал глаз с Эви, для безопасности которого он выкупил у хозяина гостиницы всю людскую, которую самолично превратил в сносный денник. Фрит бдительно следил за тем, чтобы никто не приближался к Эви – ни дети, ни бабы, ни доброхоты. Убийственная зараза рыскала повсюду и даже, говаривали, умела перелетать с места на место по ветру.

В одной комнате с Фритом жил энергичный немолодой виршеплет – завзятый книжный червь, имени которого Фрит почему-то не запомнил. «Если ученье – свет, то книга – светильник. Да-да, молодой человек! Светильник!» – талдычил Фриту сосед, обуянный неутолимым преподавательским зудом… Когда стало ясно, что карантин продлится до весны, Фрит все-таки сдался. И выучил причудливый варанский алфавит, каковой, по уверениям гиазира-поэта, являлся идеальным маслом для всякого светильника…

Они так постарались, собирая бусы, что даже вспотели.

К розовому, чистому лбу Мелики прилипла русая прядка.

Гита, на висках которой тоже блестели хрусталиками крохотные капли пота, подцепив двумя пальцами рюши на горловине своего платья, дергала его туда-сюда, туда-сюда – для охлаждения.

Ветер, донимавший их все утро, как назло, куда-то исчез. В поисках ветра Гита бросила взгляд назад, через плечо. И обомлела. Солнце стояло над горизонтом, возвещая близкий вечер. И куда только подевалось столько времени?

– Может, домой? И есть хочется… – снова принялась канючить Мелика.

– А мне уже расхотелось. И потом, до темноты еще часа три.

– А вдруг тут раньше смеркается?

– Знаешь… Просто жалко вот так уходить… Без Тюльпана… Мы еще вон там не были. – Гита указала в сторону кручи, что спускалась к самой реке.

И они зашагали быстрей, перепрыгивая через не вытоптанные конницей куртинки тимофеевки и лисохвоста, перешагивая через тела и сломанные пики.

– А как он выглядит, этот Серый Тюльпан?

– Как обычный тюльпан. Только серого цвета.