Никодимово озеро

Вернулся он довольно скоро. Алена, замкнутая, сидела в углу под фотографиями. Тетка Наталья собиралась в соседней комнате на работу: одергивала зеленую кофту, то на правое, то на левое плечо перекладывала косу... Аленина мать вместе с теткой Валентиной Макаровной собирала на стол. Лицо у тетки Валентины Макаровны было мрачное, и это сказывалось на Алене.

Тетка Наталья осталась наконец довольна собой. Слегка покачивая бедрами, вышла в горницу и, вскинув на плечо новомодную, с деревянными застежками сумку, весело пропела:

– Ну кушайте тут на здоровьичко, а я — может, допоздна, может, дотемна! — И ушла, проверяя на Сергее, какое впечатление производит ее моложавая внешность. Сергей, увы, был профаном в этих делах.

Пока женщины собирали на стол, Алена безучастно разглядывала фотографии в рамках. Сергею ничего не оставалось, как подойти и тоже смотреть.

– Ну присаживайтесь... — не очень гостеприимно сказала тетка Валентина Макаровна, когда все приготовления довершил вместительный чугунок с тушеным картофелем.

Алена исподлобья выжидающе посмотрела на Сергея. Он отошел и сел к столу. Она пристроилась на уголке рядом.

– Ты, Валентина, чудная, прямо скажу, — заметила Анастасия Владимировна, раскладывая по тарелкам картофель. — Радоваться должна, а ты себе расстройства ищешь.

– Да уж отрадовалась, выходит, — не глядя ни на кого, сказала тетка Валентина Макаровна. — Молодежи нынче до радостей наших дела нет... Им свое невтерпеж, как приспичит...

Ковырнув большой серебряной вилкой кусочек баранины в картофеле, Алена задержала руку.

– Вы на меня, тетя Валя, сердитесь?

– Да нет, с чего ты! — преувеличенно удивленная, запротестовала тетка Валентина Макаровна. — Не о тебе речь... Других хватает... Обидчивые какие...

Алена повела бровью, помолчала, глядя в тарелку, и стала есть.

– Горе с вами... — вздохнула Анастасия Владимировна.

Обед прошел в недипломатической обстановке: нетоварищеской и недружественной. Вяло переговаривались о домашних делах, о знакомых тетка Валентина Макаровна и Анастасия Владимировна. Сергей и Алена молчали. Первой завершила трапезу Лешкина мать. Отодвинув кофейную чашку, смахнула крошки со стола перед собой и, как тетка Наталья, сказала нараспев:

Ну, вы кушайте на здоровьичко... Ты, Анастасия, не торопись, пригляди за духовкой. Я к Наталье, кой-чего еще...

Сергей поднялся следом за ней, поблагодарил и отошел на Аленино место, под фотографии, стал рассматривать трех дореволюционных солдат, что вытянулись по стойке «смирно» перед фотографом.

Когда дверь за теткой Валентиной Макаровной закрылась, Аленина мать минуты две переставляла с места на место тарелки, блюдца, повертела в нервных пальцах обертку от «Чно-чио-сан», потом глянула на Алену. Как же это ты, Ольга?..

Алена отстранила недопитую чашку, сдвинула брови.

– Что она тебе сказала?

– Нехорошо ведь...

– Что нехорошо, мама?

– Да вот... С Лешкой получается... Кто эта Галина? Откуда она?..

– А какое тебе дело до этого?

– Да ведь у нее лицо, как бы это... нехорошее, — ответила мать. — И глаза... — Анастасия Владимировна замялась. — Порочные у нее глаза. Таких бояться надо.

– Это его дело, — сказала Алена. — Не твое, мам.

– Да ведь не мое, конечно, — согласилась мать. — Если бы не ты... Валентина как сказала — у меня и коленки затряслись...

Алена оттолкнула от себя тарелку, встала и, то сжимая в кулак, то разжимая гибкие пальцы, прошлась по комнате из угла в угол.

В просторной горнице тетки Натальи смешались все существовавшие эпохи, и неподалеку от массивного, на кривых, рахитичных ножках стола бодливым теленком затаился вполне современный — журнальный; на стойке черного доисторического бюро ветвился тяжелый серебряный подсвечник; над столом, посреди горницы, свисала роскошная, в семь колпаков люстра; а в углу, по-над потолком бездействовали неоновые светильники...

– Оставь это, мама! И забудь, — сказала Алена.

– Но если все же так, Ольга... Ты уж как-нибудь... — Анастасия Владимировна не выдержала и всхлипнула.

– Оставь! — прикрикнула на нее Алена, так что Сергей оглянулся. — Оставь, пожалуйста! Ничего вы обе не понимаете! — Изогнутые к вискам брови ее взметнулись, и она стала похожа на артистку сосновского театра Крамышеву в «Медее».

– Я не понимаю... — кивнула Анастасия Владимировна. — Да ведь сердце-то теперь ныть будет... за тебя...

Алена как-то странно засмеялась. И, скрывая от Сергея лицо, подошла к матери, обняла ее сзади за шею.

– Глупая ты у меня, разглупая!

– Болтай, болтай... — закивала Анастасия Владимировна. — Но уж если что, Ольга... Ты уж крепись... Люблю я тебя, чудачку... — сказала Алена, зарываясь лицом в материны волосы. — Ты у меня совсем ребенок еще... И знаешь, если бы ты осталась сироткой, я бы подобрала тебя и воспитывала...

– Дурочка ты... Набитая.

– Ну я пойду, — вмешался Сергей.

– Подожди. — Алена оглянулась. — Пойдем вместе. Мама, мы погуляем с Сережей...

Анастасия Владимировна кивнула.

– Только не пропадайте... Валя вернется — пойдем к Лешке.

– Мы будем в саду, — сказала Алена.

Сады в Южном никогда не приносили плодов. Но их выхаживали и любили. Кто-то первым завез на строительство рудника яблоневые саженцы, и пошло — от дома к дому. Одно дело — тайга кругом: и кедр, и сосна, и лиственница, и ель, а близ урмана смородины невпроворот. Другое дело — собственные яблоньки за домом, собственные рябины, собственная смородина и даже собственные березки в палисаднике! И случалось иногда, что крохотные ранетки успевали порозоветь к холодам. Но по весне около хозяйских домов сады каждый год бушевали неуемной белой кипенью. И вечерами, как мотыльки на огонь, тянулась к ним молодежь.

У тетки Натальи, кроме акации и яблонек, росла в саду красная и черная смородина, несколько розовых кустов и душистая гвоздичка.

Сергей и Алена прошли в дальний угол, где стояла обвитая хмелем беседка, и хмельной дух густился в безветрии. Но в беседку, где муж тетки Натальи соорудил столик и лавочки, Алена не вошла, остановилась поблизости.

– Куда ты ходил?

– Звонить. Антошке звонил... Не дозвонился...

Алена сорвала яблоневую ветку у своего плеча, исподлобья разглядывая Сергея, пожевала один листок.