Никодимово озеро

– Скажи, Сережка, может так получиться, чтобы человек был совсем-совсем хороший, а потом вдруг — совсем плохой?

— Не знаю...

Она повернулась к нему лицом.

— Ты все понимаешь по-своему!

— Как могу! — ответил Сергей и кулаком ожесточенно взбил подушку. — Не прощу только себе, что на тебя навел этих гадов...

Алена отвернулась.

— Ведь не хотел тебя впутывать... — запоздало покаялся Сергей, один за другим стаскивая кеды. Шевельнул пальцами босых ног. Критически оглядывая их, подумал, что дома не удалось бы лечь с такими ногами. Встал, перенес трофейную двустволку ближе к своему изголовью. — Гасить? — спросил, положив руку на выключатель.

Алена посмотрела грустными, какими-то жалобными глазами.

Сергей щелкнул выключателем. И когда вытянулся на полу, под потолком тяжело, грузно заворошилась чернота. И зыбкая тишина сразу стала густой, вязкой. Направо едва белели у противоположной стены Аленины простыни, ее саму не было видно.

— Жалко, что он меня по руке чиркнул...
– сказала Алена.

— Не болтай... — предупредил Сергей.

Она будто не слышала его:

— Мне бы сейчас лежать при смерти, когда уже все можно...

Сергей напряженно вслушался.

— Это я виноват, Алена: я чуть не убил тебя, а не они! Помнишь, я говорил тебе, что они успокоились? И сегодня дразнил их. Как мог, дразнил! Я знал, что они пойдут на это. Но я, Алена, провоцировал их на себя...

— Зачем, Сережка? — Она повернулась в постели.

— Сначала хотел доказать Лешке, какие у него друзья... — ответил он после паузы. — Потом просто доказать, что это они — не другой кто... А потом... Потом и это стало не нужно.

Алена с минуту не двигалась. Ждала или думала?

— А если бы им удалось... тебя?..

— Мне это было как-то все равно, Алена! — резко проговорил Сергей. И в напряженном молчании понял, что сказал не то. — Просто бы я им не дался... — раздраженно добавил он и, злой оттого, что творит лишнее, закончил: — Кто-то же должен был взять все это на себя?!

Алена медленно повернулась на спину.

— Ну вот... И хорошо, что взяла я... — тихо сказала она.

Сергей больно куснул губы. Что-то в их разговоре было неправильным, что-то не так, как нужно. И когда замолчали оба, осталась недосказанность.

— Ты спутала им все карты, Алена... И мне. Я ждал их здесь. Ждал того, кто побывал в усадьбе. Тебя бы они, может, не тронули... Но ты в таком же костюме, как я...

Она молчала. И разговор повис опять в какой-то незавершенности, которую он не мог объяснить, но чувствовал.

— Алена... — позвал Сергей.

— Что?.. — помедлив, тихо спросила она.

— Ты какая-то странная: вчера, сегодня... Что тебе приходит в голову?.. Раз ты что-то хотела сказать мне?

Она даже не уточнила, в который раз. Значит, она помнила.

— Никто мне теперь не поверит... — ответила она, произнеся конец фразы едва слышно, так что Сергей не решился ни о чем больше спрашивать и молчал в ответ, глядя, как кружится мрак над головой. Молчал, пока не уловил в тягостной тишине непривычные, сдавленные звуки.

— Ты плачешь, Алена?..

— Лежи, Сережка! Не вставай! — прикрикнула она. И повторила еще раз: — Не вставай, слышишь?! — Конечно, плакала... А он и не пытался встать. Лежал, глядя в быстро и все быстрей кружащуюся темноту, думая, что все всегда получается немножко не так, как хочешь. И наверное, никогда не выходит в жизни, чтобы все было совсем как надо.

* *

*

Утром Алена поднялась первой и внешне выглядела, как обычно. Но так мог бы подумать лишь тот, кто знал ее мало, потому что встала она замкнутой и неулыбчивой больше, чем всегда. Отправила Сергея во флигель переодеваться. Ему пришлось, хоть и с опозданием, вымыть около бочки во дворе ноги, надеть свежие носки, босоножки, праздничные брюки, белую рубаху, жилет, — словом, приобрести вид, который свидетельствовал бы, что он не имеет ничего общего с Гнилым хутором, так презираемым Лешкиной матерью.

Когда он вернулся, Алена ждала его в черном, с широким кожаным поясом платье. Волосы она опять заколола справа, и эта вызывающая асимметрия и загнутые к вискам брови делали ее взгляд холодным, почти отрешенным.

Сергей принес тщательно отмытый от следов грязи фанерный сундучок, взял «болонью» и (аккуратно — для тех, кто знает, как это делается, небрежно — для всех остальных) обмотал ее вокруг руки с чемоданчиком.

Алена наблюдала со стороны, пока он занимался этой нехитрой операцией, словно ждала объяснений. И так как он молчал, спросила:

— Что это?

— Хочу узнать у вашего с Надькой кавалера... где он балык берет! — ответил Сергей.

Она сдержала дрогнувшие брови и сказала ровным, без тени шутки голосом:

— Не надо, Сережка. Хорошо? Больше об этом никогда не надо.

Ответить ему было нечего. Любая перемена в Алене — это всякий раз необходимость как-то по-новому держать себя с ней. И ему не часто удавалось разгадать направление этих перемен.

Вышли рано, чтобы, если не подвернется машина, пройтись до Южного пешком. Но в каком-нибудь километре от Никодимовки их догнал грузовик с крытым возле кабины кузовом. В дороге Алена была такой же замкнутой. Глядела на убегающий по бокам дороги лес, молчала, прямая, невозмутимая, как сфинкс.

День предстоял жаркий, и солнце катилось в чистой, без единого облачка синеве.

Завихряясь под козырьком крыши, ветер трепал длинные волосы Алены, перепутывал их, но за все время она не подняла руки, чтобы удержать или поправить прическу. Она выглядела на несколько лет старше себя той, что была недавно. А может, и Сергей стал тоже старше за последние дни, этого он видеть не мог.

Их ждали. Сегодня, как и накануне, многое можно было предугадать заранее. Сергей еще от кедровника разглядел вишневую «Волгу» против дома тетки Натальи, двух мужчин рядом с нею, Анастасию Владимировну у ворот, скользнул взглядом по затихшим дворам Николая и Кости с растерзанно открытыми калитками обоих. Не было только признаков Гены и Владислава. Но Гена должен был появиться чуть позже, Владислав — если это заблагорассудится ему.

А от больницы навстречу им уже спешила тетка Валентина Макаровна. Вынужденная колготиться эти дни, она, понятно, забыла, что беготня и спешка при ее статности не к лицу.

Тетка Валентина Макаровна спешила к Алене, но была рада обоим. Взволнованная, Окончательно разбитая за последние сутки, она все же заметила и, должно быть, оценила их праздничный вид.

— Оленька! (Из всей ее речи самым понятным было это многократное «Оленька».) Я вчера... Ты поймешь меня, не серчай, Оленька! (Всех Алена должна была понимать, черт возьми.) Я не знаю, что творится со мной!.. Он хочет видеть тебя, Оленька!.. Там сейчас эта... — Она осторожно убрала с плеча Алены заблудшую жесткую прядь. — Он сказал... Он мне сказал: не нужна она ему!.. — И тетка Валентина Макаровна заглянула в глаза Алены, словно бы та должна сразу просиять или запрыгать на одной ножке от радости. — Пойди к нему, родная! Он все утро тебя спрашивал...