Никогда не кончится июнь

И это мне тоже что-то смутно напомнило…

В память вновь пролезла строка упавшего под ноги послания.

Если вспомнишь…

И я поняла, что если и смогу что-то вспомнить, то только там, наверху, в точно такой же комнате, как эта, посреди которой я сейчас стою в полном замешательстве.

И, не теряя времени, я вышла из квартиры и по широким ступеням уже привычно поднялась на двенадцатый этаж, взяла в руку холодную медную голову льва и нажала на кнопку звонка в квартиру 96.

ГЛАВА 8

Степа принял меня, как мне показалось, отстраненно — казалось, его всерьез заботило какое-то новое обстоятельство. Хмуро произнеся «Привет…», он удалился вглубь квартиры и пропал из виду.

Разувшись, я разыскала его в комнате дяди.

Он молча стоял перед письменным столом. На столе не было ни ручки, ни тетради.

Урна тоже была пуста.

Внезапно племянник обернулся ко мне и возбужденно сообщил:

— Знаешь, что он писал?!

— Что? — спросила я, присаживаясь в плетеное кресло-качалку, стоящее у стены.

— Ноты! — выпалил парень и резким движением отбросил со лба длинную светлую челку.

«Ноты…» — повторила я медленным шепотом, словно это могло что-то прояснить в моей ситуации.

Но, кажется, ничего не прояснило.

— Какие ноты? — уточнила я.

— Не знаю… Я не разбираюсь в музыке, — ответил Степа, — но это точно ноты.

— Покажи, — попросила я.

Степа приподнялся на цыпочки и достал с верхней полки длинную нотную тетрадь в красивом переплете.

— Вот. Это она каждую ночь сама собой появляется на столе. А к утру в ней добавляется несколько новых строк… Я заметил… Слушай! — он вдруг с безумными глазами вцепился в меня, как клещ. — Давай сегодня у тебя переночуем?! Я больше не могу. Я с ума сойду!

Я взглянула на протянутую тетрадь. Действительно, ноты. Написаны черными чернилами, как и письмо, свалившееся с неба прямо мне под ноги.

Я пристально всмотрелась в замысловатые строки.

И поняла, что произведение предназначается для исполнения на гитаре.

А что если сыграть то, что здесь написано?..

— Сыграть тебе на гитаре? — предложила я.

В ответ на Степину мольбу переночевать у меня эта фраза совершенно случайно прозвучала издевательски. Он посмотрел на меня, как на врага.

Я вспомнила, что парень не в курсе, что я гитаристка.

— Если бы у меня были деньги… — задумчиво произнес он, проигнорировав предложение, — я бы снял гостиницу на эти сорок… тридцать пять… нет, тридцать четыре дня.

Вот влип, бедняга… — подумала я, глядя на его несчастное лицо, и в мозг вдруг снова впились последние строчки письма.

…И помни — у НИХ в плену остается

Одна юная жизнь.

Тело внезапно стало тяжелым. Руки и ноги будто налились свинцом.

Я поняла, что и Степа оказался здесь не случайно.

Он и есть эта юная жизнь!

И никуда ему отсюда не деться — он связан со мной и собственным покойным дядей незримой нитью. Он тоже звено всей этой безумной цепи.

— Нет, — я положила свинцовую руку на спинку кресла. — Будем ночевать здесь. Вместе. Скоро этот кошмар закончится…

Степа посмотрел на меня с нескрываемой надеждой.

И, помолчав немного, застенчиво произнес:

— Я картошку пожарил с грибами. Пойдем?..

Я вспомнила неудавшийся завтрак и улыбнулась.

Может, хоть совместный обед состоится?..

— Пойдем.

Совместный обед состоялся, и, пожалуй, утром я была неправа в нелестных высказываниях о кулинарном таланте парня. Картошка с грибами явно удалась!

Шеф-повар категорически не разрешил мне мыть посуду.

— Я сам помою, а ты посиди, — заявил он.

Я согласилась, окидывая взглядом узкий подоконник.

— Интересно, а где у него губки с железками?.. — тихо, словно самому себе, задал вопрос парень.

— В столе, на средней полке, — быстро сказала я.

Степа повернулся и странно взглянул на меня. Потом медленно вытащил губку из глубины полки, на которую я указала.

Возникла напряженная тишина.

И мне почему-то тоже стало не по себе.

Чувствуя легкий приступ удушья, я перевела взгляд на окно и снова увидела стоящий в углу, за горшком с алоэ, эфедрин.

Сама не зная почему, я обратила на него долгий и пристальный взгляд.

И вдруг под побеленным потолком пролетела темная бабочка.

Она слегка покружилась вокруг маленькой люстры и вылетела в открытую форточку.

И в тот же миг где-то высоко прозвучал, отдаляясь, тихий-тихий голос.

Я успела поймать окончание улетающей на шумную улицу фразы.

«…Болею я, Дарьюшка. Сегодня ты пришла в последний раз…»

Я невольно вцепилась в стул.

Из памяти восстали эти слова, будто я совсем недавно их слышала — точь-в-точь в таком порядке…

— Ты что, бывала у него, что ли? — подозрительно спросил Степан и, не услышав ответа, повернулся, и я увидела, как расширяются его глаза.

— Ты что такая белая?! Может, лекарства какого-нибудь накапать?

И он кинулся к эфедрину.

— Это не подойдет?..

— Нет! — взвизгнула я не своим голосом.

— Тут еще валерьянка есть… — деловито сказал парень, перебирая пузырьки.

Я вскочила.

— Мне ничего не надо… — и голос резко сорвался, будто рухнул с обрыва.

— Ладно, ладно, — махнул рукой племянник, — как хочешь… Тогда на вот, водички попей.

«Бабочки… — подумала я, — бабочки приносят голос Бориса Тимофеевича…»

И почувствовала, что схожу с ума.

— А ты что, действительно умеешь играть на гитаре? — неожиданно спросил Степа, держа у моего рта стакан с теплой водой.

Я медленно, по глотку, выпила всю воду, прежде чем ответить:

— Ну да, я музыкальное училище заканчиваю по классу гитары.

И почему-то никак не могу закончить…

— Ниче себе! — Степа отбросил со лба челку и восхищенно посмотрел на меня. Я увидела россыпь веснушек на его круглом лице. — А может, тогда правда поиграешь те дядь Борины ноты? Давай, тащи гитару!