Никогда не поздно

– Ты и правда ничего не имеешь против? – спросила она.

– Против чего?

– Чтобы я плавала в твоем бассейне? Разумеется, я могла бы пойти в клуб, но не хочу, чтобы меня видели, когда я не в форме. – Она взглянула на Ниту и улыбнулась.

– Господи, ты можешь пользоваться моим бассейном, сколько хочешь, но если ты не в форме, то кто же тогда?

Хуанита ничего не знала о мини-сериале и, разумеется, еще меньше могла представить себе все то, с чем должна была столкнуться женщина средних лет, чтобы предстать перед кинокамерой. Хуанита была на год старше Фэй, но она всегда ела, что хотела, носила старые джинсы и бесформенные хлопковые майки, и ей было наплевать, что загар подчеркивает морщинки вокруг глаз. Сегодня ее пышные черные волосы были заплетены в косу, на лице не было и следа косметики. Фэй всегда считала ее необыкновенно красивой. Хуанита была единственной женщиной в Голливуде, которую можно было считать ее подругой, и это стало возможно только потому, что Хуанита не имела отношения к кино. Хуанита не могла испытывать к Фэй мелочной зависти, которую испытывала Аманда, потому что они существовали в несоприкасающихся мирах. Хуанита никогда бы не стала пытаться низвести на нет ее успех или отрицать ее талант, и никогда бы не позволила себе заметить, что видела Кэла в ресторане с его служащей. Она вообще никогда не пользовалась недозволенными приемами.

– Фэй, ты что-то слишком загадочно улыбаешься, – заметила Хуанита.

– Просто мне пришло в голову, что ты мой единственный друг в этом кошмарном городе.

– И это тебя развеселило?

Хуанита появилась в их доме, когда Кейси было пять лет, и казалась обычной служащей «Эпикурейцев Марио». Сам Марио был довольно противным молодым человеком с плохим характером – он пресмыкался перед знаменитостями и недоплачивал своим работникам. Кэл обожал Марио, потому что, по слухам, Стивен Спилберг считал его грейпфрутовое суфле прекрасным освежителем между блюдами. Фэй до сих пор помнила вкус этого суфле и не находила в нем ничего хорошего.

– Я рада, что кинобизнес обошел меня стороной, – сказала Хуанита, подливая охлажденного мятного чаю в бокал Фэй. – Я могу жить, как мне хочется, и делать все, что заблагорассудится. Именно этого я всегда и хотела.

В настоящее время Хуанита была одной из наиболее преуспевающих женщин Голливуда, хозяйкой сети продовольственных магазинов, и в ее доме был бассейн не меньше того, что когда-то имела миссис Кэл Карузо.

– Ты все-таки научила своего сына плавать? – спросила Фэй.

Голубые глаза сузились, Хуанита презрительно фыркнула.

– Карлоса? Он близко к воде не подходит. Он сейчас как раз там, где ему всегда хотелось быть, – в Блюмингтоне, занимается компьютерами. – Она с минуту внимательно изучала лицо Фэй. – А в чем все-таки дело, дорогая? Ты меня не слушаешь…

– Извини, у меня действительно ум за разум заходит. – Фэй не хотелось говорить о том, что, может быть, она снова начнет сниматься, а Хуанита, по всей видимости, была единственным человеком, до которого еще не дошли слухи об этом.

– Меня беспокоит Кейси, – сказала она.

– Почему? У нее есть работа, собственная квартира, она ездит на «БМВ», не увлекается наркотиками и не беременна, насколько я знаю. Чего еще можно желать матери?

Фэй рассмеялась.

– Это уж было бы чересчур. Меня беспокоит другое. Менее осязаемое.

– Менее осязаемое – это излишняя роскошь. Я всегда считала, что волноваться следует по поводу чего-то достаточно серьезного, а все остальное уладится само собой.

– Конечно, ты у нас самая умная, – сказала Фэй, и тут же ей стало стыдно. Что могла думать о ней Хуанита – о женщине, у которой есть все, что можно купить за деньги, о женщине, которая никогда не знала нужды? Нита сама вытянула себя из несчастливого брака, сама воспитала сына, а ее дело процветало. А что сделала она, Фэй? Брак без любви, многообещающая карьера, которую она променяла на положение жены удачливого дельца. – Ты можешь считать меня старомодной дурой, но меня больше всего беспокоит ее система ценностей. Она яркая девочка, она красива, я так любила ее, когда она была маленькой, но иногда… Я не знаю, как это сказать…

– Иногда она тебе не нравится, – подсказала Хуанита.

– Ну, может быть, это слишком сильно сказано, но тем не менее так оно и есть. Когда ей было лет двенадцать, она говорила, что хочет быть ветеринаром, а еще раньше – мечтала стать альпинистом. Слава Богу, из нее не получилось ни то, ни другое, но я никогда не думала, что она станет киношным агентом. Я рада, что она так серьезно относится к своей работе, но ужасно боюсь, что из нее выйдет что-нибудь вроде… – Она замолчала, внезапно ощутив чувство вины.

– Вроде ее отца? – закончила Нита.

– Почти. Она всегда была без ума от Кэла, и я старалась ее не разочаровывать. Но я не хочу, чтобы она жила, как он, приняла его систему ценностей. Она и так слишком расчетлива, холодна и нетерпима.

Хуанита, глядя на небо сквозь листву своего любимого авокадо, проговорила как бы про себя:

– По крайней мере холодным его никак не назовешь…

Фэй залилась краской. Хуанита, как и все прочие, отлично знала, что представляет собой Кэл, но в ее тоне Фэй почудилось что-то личное. Неужели он не пропустил и Хуаниту? Приставал к ней, пока та занималась уткой под прессом и лососевым суфле для ублажения гостей?

– Наверное, у тебя полно дел, – холодно бросила она, надевая блузку. Бюстгальтер купальника еще не высох, и она слегка дрожала, несмотря на жару.

Хуанита крепко взяла ее за руки.

– Подожди, подожди. Я вовсе не о том, дорогая. Я имела в виду, что если между вами что-то и было неладно, то, по крайней мере, ты не можешь жаловаться, что он тобой пренебрегал.

«Пренебрегал, – подумала Фэй. – Во всех отношениях, кроме одного».

– Извини. Я веду себя как дура, – сказала она и поцеловала Хуаниту в щеку.

– Приходи завтра поплавать и не будь такой колючей.

Неужели именно такой она выглядит в глазах Хуаниты? Колючей.

Фэй свернула с магистрали к каньону Топанга.

– Я не колючая, – проговорила она, вставляя в плейер кассету Боба Дилана. – Просто мне смертельно страшно.

В те редкие дни, когда улицы не были перегружены транспортом, она любила бесцельно колесить, как сейчас, в районе Шерман-Оукс и Вэлли, которые казались слишком вульгарными людям вроде ее бывшего мужа. А ей нравилось проезжать мимо простеньких домиков и представлять себе, как там идет жизнь.

Сейчас, петляя по виражам прибрежного шоссе, она не ощущала прежней пьянящей прелести океана. Она выросла вдалеке от моря, и ей казалось, что оно всегда останется для нее чудом, но за долгие годы в доме на Пасифик Пэлисейдз она к нему привыкла. Слишком часто она смотрела на эти волны, не вытирая набегавших слез, а к тому времени, когда ей расхотелось плакать, океан стал просто одной из декораций.

Она ехала, потому что это помогало думать, например, попытаться разобраться в том, что сказала Хуанита о Кэле. Холодным его не назовешь… Тобой он не пренебрегал… Она говорила о том, что чувственность в нем не угасла, и была права, но что толку в страсти, если она так легко переносится на другую женщину? Можно выслушивать одни и те же лживые слова «это больше никогда не повторится» снова и снова и при этом сохранить уважение к человеку? Как можно верить, что этот человек тебя любит, если он проводит с другой женщиной ту ночь, в которую на свет появляется его ребенок?