Никогда не возвращайтесь в прежние места

Вопреки ожиданиям Голем оказался вовсе не великаном – да и как бы он иначе делал домашнюю работу! Грубо вылепленная статуя была всего на голову выше рослого Толика. Однако чудовище было мощным, рукастым и чем-то напоминало безволосую гориллу. Одежды на нем не было, признаки пола тоже отсутствовали – как у пластмассового пупса. На физиономии Голема лежала печать крайней степени дебильности – чего стоили его открытый рот с торчащей из него бумагой и светящиеся, как гнилушки, глаза!

Удовлетворенно рыкнув, Голем потянул лапу к Светке, но его остановил суровый окрик. Высокий старик в темном балахоне быстро подошел к замершему чудищу и вытащил у него изо рта бумажный свиток. Глаза Голема потухли, и он превратился в неподвижного глиняного болвана. Народ радостно взревел. Лев Бецалель - кто же еще! – взмахнул рукой, и огонь моментально погас. Затем он посмотрел на нас, сказал что-то непонятное и засмеялся. Я узнала этот смех.

– Рабби! – завопила я. Надо было что-то делать. Ведь сейчас он уйдет, а мы останемся здесь навсегда. Неужели когда-то мне хотелось попасть в прошлое Праги и прожить его?!

Раввин повернулся ко мне и заговорил на языке, среднем между чешским и старославянским. С трудом, но я все же понимала его и переводила Воробьевым:

– Шем положат с ним в могилу. А в наше время всякие придурки будут кидать в могилу записки с просьбами и думать, что он их исполнит. Причем записок будет столько, что служителям кладбища придется их оттуда время от времени выгребать. Вот и шем случайно вытащат. А он будет выходить из могилы и его разыскивать. И встретит нас. И услышит, что я ворчу и говорю… всякие глупости. И захочет… то есть уже захотел наказать меня. Как он говорит, за глупость и нахальство. Но он считает, что я уже достаточно наказана, к тому же вы ни в чем не виноваты, поэтому он вернет нас обратно, если мы окажем услугу ему и всему еврейскому городу.

– Какую… услугу? – деревянно прошлепал языком Толик.

– Лежит тут на кладбище один тип. Всю жизнь метался между иудейством и христианством, невесту бросил, в конце концов крестился и даже стал капелланом. На органе играл в соборе святого Вита. А перед смертью покаялся и попросил похоронить его на еврейском кладбище. С невестой рядом. Только покою от него все равно никому нет. Как был ренегатом, так и остался. Каждую ночь вылезает из могилы и идет к Влтаве. Там его ждет скелет, перевозит на другой берег. Он отправляется в собор, играет там на органе и рыдает, а потом возвращается обратно. Нам надо скелет утопить, тогда покойник шляться туда-обратно перестанет, всем будет хорошо, и мы вернемся обратно.

– О-о-ой! – заскулила Светка.

Делать было нечего. Раввин проводил нас к кладбищу – как раз вовремя. Из-под довольно свежего на вид камня туманным облачком просочился худосочный мужичок с длинными черными кудрями и припустил по кривым переулкам. Мы – за ним. Начали попадаться вполне приличные каменные дома, я даже узнала в лунном свете несколько знакомых, но грязи и вони меньше не стало.

Как ни торопились мы, все равно опоздали. Лодка с призраком и скелетом, одетым в плащ с капюшоном, уже отплыла. Мы сели на поросший травой берег и стали ждать. «Все не так!» – мысль пробежала огородами, но не задержалась, хотя действительно все было не так. На другом берегу чернел дремучий лес, выше по течению виднелись какие-то халупы, и даже силуэт пражского Града на холме был… непривычным.

– А я-то думала, что Ирасек в «Старинных чешских сказаниях» насчет скелета приврал, - сказала я задумчиво. – Оказывается, нет. С ума сойти можно.

Прошло довольно много времени, прежде чем мы услышали плеск. Лодка возвращалась. Призрак соскочил на берег и исчез. Скелет остался стоять в лодке – обреченно ссутулившись. Столкнуть его в воду было бы элементарно. Но…

– Интересно, а чего это они сами его не утопили? – возмутился Толик.

– Может, им какие-нибудь религиозные правила не позволяют до него дотрагиваться. Это ведь, наверно, христианский скелет, раз возит этого типа в собор на органе играть.

– Ага, а мы, значит, должны глумиться над останками собрата-христианина?! Это, между прочим, кощунство.

– Приличные христиане на кладбищах лежат, а не работают лодочниками на всяких… перевертышей, - подала голос Светка.

– А может, попытаться с ним договориться? Ведь раввину важно, чтобы его подопечный определился наконец со своей конфессиональной принадлежностью и не оскорблял своим поведением честных иудеев. Не все ли равно каким способом?

– Абсурд! – застонал Толик, схватившись за голову. – Ионеску отдыхает. В кои-то веки купил путевку в приличную европейскую страну. И что? Средневековье, грязь, вонь, крысы, Голем, живой скелет, которого надо то ли мочить, то ли договариваться с ним. Кому рассказать – сразу психиатрическую перевозку вызовут.

Я шагнула вперед. Скелет был даже не особенно страшный – совсем как тот, что стоял у нас в кабинете биологии, с неизменной сигаретой в зубах. Однако смотреть на него было все же неприятно. Как на свой рентгеновский снимок: надо же, что у меня внутри!

– Послушайте, уважаемый, - начала я, стараясь, чтобы зубы не слишком стучали. – Вы ведь не по своей воле этого товарисча возите, так?

Скелет, к моему удивлению, меня понял и кивнул – осторожно, словно боялся рассыпаться.

– А если этой лодки не будет, вы другую найдете?

Скелет отрицательно покачал черепом – на этот раз довольно энергично.

– Значит, если мы эту лодку сейчас утопим, вы больше его возить не будете?

Еще более энергичное качание черепом.

– Ну тогда ступайте себе туда, откуда пришли.

Скелет аккуратно выбрался из лодки и мультипликационной походкой пошел прочь. Попавшийся ему навстречу пьяный оборванец с воплями бросился бежать.

Сначала мы хотели пробить днище лодки, но не нашли подходящего инструмента. Пришлось разыскивать в потемках булыжники и грузить их в лодку. Когда она с бульканьем пошла наконец ко дну, уже светало. В этот самый момент мы обнаружили себя на гранитной набережной. Все вокруг было знакомое и до боли родное.

– Здесь недалеко когда-то была кондитерская, которая работала с шести утра, - сказала я, когда мы кое-как отчистились от грязи и в платном туалете привели себя в порядок.

Кондитерская оказалась на прежнем месте. Она встретила нас запахом горячей выпечки, ванили и кофе. В ней ничегошеньки не изменилось.

– Ну что, больше не будешь ныть, что все не так? – ехидно спросил Толик, когда мы блаженствовали за столиком у окна в компании кофейника и подноса с пирожками.

Я энергично замотала головой – совсем как горемычный скелет – и не менее энергично взмахнула рукой, в которой держала слойку. Пласт теста оторвался и шлепнулся мне на брюки – повидлом вниз. В последний раз подобное произошло со мной на этом самом месте двадцать лет назад.

Ничего не изменилось!

Татьяна Рябинина