Никогда_не...
Шрифт:
— Тамара Гордеевна, послушайте меня! Нет никаких проклятий и приворотов тоже нет! Ну, откуда я могу их знать — я же городская, в хуторах ваших не была ни разу… кроме одной поездки!
— И этого хватило, чтобы отца против меня настроить, — с еще более странной улыбкой отвечает Тамара Гордеевна и я от досады прикусываю язык. — Кому ты врешь, Полечка? И главное — зачем врешь? Я ж все вижу, все знаю.
— Да ну нет же… Гордей Архипович совсем не меня поддерживает! Он… он, вообще, решил, что я городская вертихвостка, и сразу, знаете, как меня проверял? Я ему совсем-совсем не понравилась. А вот за Артура очень переживает и считает, что тот однолюб, как и он… Еще и сценарий у вас семейный какой-то — в приезжих постарше влюбляться, ну это сам он так сказал. Вернее, про семейный сценарий — это уже я такой вывод сделала. Но главное — он хотел сделать так, чтобы Артур дров не наломал,
— Еще и про маму тебе рассказал… — задумчиво покачивая головой из стороны в сторону, шепчет Тамара Гордеевна, и мне начинает казаться, что все сказанное мной, любые аргументы она все равно выкрутит по-своему, через призму суеверий и какого-то одной ей понятного странного взгляда на происходящее.
— Что ж, недооценила я тебя, Полечка, — и от этого обращения мне становится ещё неприятнее. — Так отцу моему язык развязать… Он про свое семейное ни с кем говорить не любит, только со мной — изредка. Но я ведь дочь. А ты… подлая болтливая потаскушка! Влезла в мою семью — и рада! Только не достанется тебе ничего. Ни крохи больше нашего внимания не достанется! И так успела навороваться, пользуясь моей добротой — скажи, с самого детства промышляла свои подлости? Когда я тебя от матери-кукушки твоей защищала или в доме принимала как свою? Такая твоя благодарность, стерва?
Такой резкий переход от ложной задушевности к открытой агрессии напрягает меня ещё больше, и я с надеждой смотрю на закрытую с нашей стороны дверь — не появится ли там Валерий Иванович? Не подергает ли за ручку, не позовёт ли свою «царицу-богиню» Тамару Гордеевну — а она, кто знает, может и откроет этот злосчастный шпингалет.
— Где сейчас Артур? — этот резкий вопрос заставляет меня вздрогнуть. — Где ты его спрятала, гадина?
— Я… я не знаю, — прежде чем подумать хоть секунду перед ответом, снова вру ей я. В одном я уверена точно — ни один человек из семьи Артура не должен знать, где он находится, иначе его последние часы перед отъездом снова будут отравлены этими дремучими разборками. А он еще вчера их натерпелся, когда вернулся на хутор, из которого я успела к тому времени сбежать.
— В глаза смотри мне, — приближаясь, Тамара Гордеевна грузно кладёт руки мне на плечи, и я замираю в неподдельном ужасе. — Клянись своими бесовскими оберегами, что не прячешь его у себя дома. Клянись!
— К…клянусь, — я снова начинаю заикаться, но лишь от безумия происходящего. — Его нет у меня дома.
— Бафометовой головой клянёшься? — спрашивает Тамара Гордеевна, и я еле сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться. Несмотря на мои убеждения, что старшее поколение не сидит в мессенджерах, кажется, Кристинино разоблачение пошло гулять по городу и добралось до всех и каждого, и конечно, до Наташкиной семьи. Ну что ж, придётся использовать это в своих целях, чтобы уберечь Артура от того, что сейчас переживаю я.
— Клянусь головой Бафомета как оберегающего меня… артефакта! — главное не смеяться, главное держать себя в руках. Я знаю, стоит мне захохотать и дальше будет истерика и нервный срыв. Я уже и так еле выдерживаются это — но никаких нервных срывов, пока мы не выехали отсюда.
— Ясно. Вижу… не врешь, — посверлив меня еще пару секунд подозрительным взглядом, Тамара Гордеевна отступает, а заодно и магия ее зловещих слов тут же рассеивается — все эти призрачные преграды, не дающие мне выбраться из города, угрозы потерь и страшной расплаты. Она поверила в мой не слишком умелый обман, повелась на «страшную» клятву головой Бафомета, которую я дала легко и бездумно — и с каждой секундой это все больше становится похоже на манию уставшей, заигравшейся в сверхъестественное женщины, которая, не найдя личного счастья, растворилась в детях, подпитывая свою надуманную исключительность древними байками.
И тут же, как будто в довершение прояснения моего сознания, в дверь раздаётся негромкий стук:
— Тамарочка Гордеевна? Вы там все успели обговорить? Все свое решили? Выходите, душа моя, пора! Сейчас люди полдничать придут!
— Секунду, Валера! — голосом, совсем не похожим на угрожающий и «колдовской», звонко отвечает Тамара Гордеевна и я снова удивляюсь, как много в ней артистизма, и как быстро она меняет роли. Эту
бы энергию, да в мирное русло…— Он все равно не будет твоим, — она склоняется к моему уху совсем близко, даже жутко вонючая мазь, которой залеплены мои синяки и кровоподтёки на лице, не пугает ее — так же, как и Артура. Но если он обнимал меня, чтобы успокоить, то цель его матери прямо противоположная. — Помни об этом. Зачем ты ему, сама подумай… Ты ж как машина с большим пробегом — кто на тебе только ни ездил. Или как запасная жена, с которой можно погулять и попробовать взрослую жизнь. А вот настоящей — не станешь никогда.
— Никогда не… говорите никогда, — тоже шепчу я в ответ, понимая, что это даже не возражение ей, а спасительная соломинка для самой себя, чтобы вынести этот разговор до конца.
— Никогда — оно и есть никогда Поля. Не бывает такого, чтоб по своей воле в нарушение всех правил по жизни шло. А волю ты Артурке освободишь, как и забрала. И сама посмотришь потом на его привычки — недолго, но увидишь и поймёшь. Бросит он тебя. Сразу же, как разум прояснится, бросит. Сынуля сызмальства только новенькое любил, никем не тронутое. И лошадей под себя всегда объезжал, и машины такие же выбирал. Не надо ему то, на чем полмира каталось. Ты — не его женщина. Материнское сердце знает и видит, с кем будет счастье детям, а с кем нет. Не будет ему с тобой счастья. Дай ему семью с хорошей, чистой девочкой построить, не гневи судьбу. И так себе солидный шмат ухватила того, что для тебя не предназначено. Отойди сама. По-хорошему прошу.
— А то… что? — даже все в мире адекватные аргументы, говорящие о том, что сейчас мне лучше подыграть ей, не могут меня заставить согласиться с ее словами.
— Сама увидишь. Не снимешь отворот сама, я знаю, где твой оберег находится, как до тебя через него добраться, — в ответ на еще один, более громкий стук в дверь, говорит Тамара Гордеевна и отстраняется от меня. — Два часа даю, чтоб сын домой вернулся. Не придёт… Пеняй на себя. Я предупредила.
— Иду, Валера, родной, не переживай так! — и снова, как будто превращаясь в другого человека, говорит она, быстро проходя к двери и одним легким движением отщелкивая шпингалет — и только в эту секунду я могу выдохнуть.
— Ох и душно тут у вас! Вы чего окно не открыли, Тамарочка Гордеевна? Как не задохнулись тут? Духота страшная, и за пять минут сомлеть можно! Вон и егоза… Эй, ты чего такая бледная, вставай давай, и бегом в процедурную! А ну… Давай руку! Давай-давай, не притворяйся, тебе не ту дозу снотворного вкололи, чтобы ты на ходу отключалась! Ну-ка! Раз-два! — громко хлопает он в ладоши перед моим носом. — Не спать тут! Помнишь, куда идти надо?
— Помню, — я хотела сказать это громче, но получается лишь невнятное хрипение. — Помню! — откашлявшись произношу я с деланной бодростью. Меньше всего после психологической атаки Тамары Гордеевны мне надо, чтобы доктор увидел, как меня развезло и, чего доброго, назначил мне строгий постельный режим с запретом посетителей. А я не могу, не имею права. Сегодня вечером… Вечером придёт Артур и все эти разговоры, весь больничный быт покажется мне дурным сном. Или я застряну и останусь здесь навсегда, без надежды на возвращение в нормальную жизнь.
Процедурная и все сопутствующие манипуляции проходят для меня в каком-то тумане. Кажется, я до сих пор пребываю под странным влиянием Тамары Гордеевны, в колдовство которой, конечно, не верю, но в силу морального давления — очень даже. Я даже не помню, как вернулась назад в палату — кажется, медсестре пришлось провести меня до конца коридора. В себя я прихожу только опускаясь на неуютную, с расшатанной сеткой, но ставшую уже в меру родной, кровать с серыми простынями и подозрительного вида наволочкой. Здесь все такое же, как и тогда, когда я уходила на обход — и это вселяет в меня ощущение стабильности и умиротворения.
Как быстро мы привыкаем к плохому, если оно кажется неминуемым. Вот только мое плохое закончится уже через несколько часов. Я уйду отсюда, чего бы мне то ни стоило. После визита Тамары Гордеевны в безопасности я себя чувствую едва ли не меньше, чем если бы в окна летели камни и бутылки с зажигательной смесью.
Люда, которая, кажется, никогда не спит, тут же обращается ко мне, сообщая очередную новость:
— А к тебе опять приходили.
— Кто еще? — по старой привычке мне очень хочется провести руками по волосам, откинуть их с лица, чтобы успокоиться — но моих волос больше нет, кое-как остриженный ёжик прячется под повязкой-чепчиком и на секунду я испытываю едва ли не фантомную боль, вспоминая, ощущение своих же прядей в своих руках. Ничего страшного. Это еще не безысходность. Волосы — не зубы, отрастут. Все исправится. Надо только потерпеть.