Никогда_не...
Шрифт:
— Нет, в нашу не пойдёт. Вы ж сами сказали — может, пересадка кожи понадобиться, у него же спина… — дядь Боря шумно сглатывает, и от волнения я перестаю чувствовать даже острое жжение в руках, которые обрабатывает, нашёптывая что-то успокаивающее, напарница врача из скорой. — На ней живого места нет… Куски одёжи прям поплавились и прилипли, я сам видел… Такое в нашей хирургии не лечат — я лежал, знаю тамошних шалопаев. Если надо в область, значит, поедем в область. Деньги не вопрос, заплатим, сколько скажут… Мне бы только сына… Чтоб все хорошо у него было… — не выдержав, он всхлипывает, и вся деловая сосредоточенность тут же слетает с Бориса Олеговича. Он сразу становится узнаваемым, прежним. Но никто из присутствующих
Это подтверждает и голос Эмельки, взволнованно тараторящей:
— Ну все, все, дедушка… Ты большой молодец, ты и так столько сделал… Не плачь, не надо… Если ты расклеишься, что тогда нам делать? Мне Дэн знаешь, что сказал? Настоящий герой у тебя дед, вот! Ты герой, слышишь! У тебя все получится! И теть Поля, когда выздоровеет, сфоткает тебя как героя. Мы ей все расскажем, как ты их нашёл и эту гадскую дверь открыл, ясно?
— Конечно… Ну что вы, Борис Олегович… Что вы в самом деле! Всё, не на настраивайтесь на худшее! Если согласны заплатить за дорогу… я просто о чем — не каждый потянет перевозку спецтранспортом, там же мониторить состояние по ходу надо — а это дорогое удовольствие. Ещё и в ожоговом кое-чего добавить надо. Я вам все координаты дам, к кому обратиться… Так что, грубо говоря, всё в деньги упирается. Если наши ещё не совсем наглеют, то в области сами знаете, как дерут. А так… Считайте, все решено. Ну, все, все. Успокойтесь. Леночка! Накапаешь Борис Олеговичу успокоительного? А я побегу. Побегу вашего мальчика понаблюдаю, скоро выезжаем. В область, Борис Олегович, в область, можете не сомневаться!
— А можно… ещё воды? — когда разговор об Артуре закончен, все остальное становится неинтересным. Кроме, разве что, того, возьмут ли меня тоже в ожоговый, даже не как пострадавшую, а чтобы быть рядом. Область — это же не предел. Это только первая помощь, дальше мы поедем в столицу, я договорюсь. Только немного приду в себя — и обязательно договорюсь. Мы сделаем все, что можем, найдём самых лучших врачей. Артур обязательно поправится! Если мы не умерли в тот самый момент, когда, казалось, надежды на лучшее нет, значит, никогда не стоит сдаваться раньше времени.
— Теть Поль, теть Поль, как ты? — голос Эмельки возникает совсем рядом, и я понимаю, что ошиблась. Меня всё-таки интересует кое-что ещё.
И сейчас я об этом спрошу.
— Эмель. Скажи мне одно — ты зачем оставила двери? Куда ты… делась?
— Теть Поль… — чувствую ее лёгкое прикосновение к плечу, но медсестра, продолжающая бинтовать мне руки, резко одёргивает ее. Поэтому, Эмель просто наклоняется ниже и я вижу ее воспалённые заплаканные глаза. Сегодня все плачут. А у меня почему-то не получается. Кажется, внутри нет влаги даже для слез, все время хочется пить и снова пить.
— Я же сторожила, ты что! Ни на шаг не отходила… Что, тебе ещё водички? Сейчас… А можно я ее напою? — интересуется она у медсестры, чтобы прервать неудобно паузу, и, видимо, получив согласие, прикладывает к моим губам новую бутылку с водой.
Как же приятно наполняться свежестью. Она как будто смывает всю горечь и невидимую копоть изнутри. Но главный вопрос пока что остается без ответа.
— А что дальше было?
— Я не знаю, теть Поль… Потом что-то случилось. Они как-то узнали. Узнали, что мы здесь. Не сразу, я уже ждала-ждала вас, ждала-ждала, пока вы выйдете. А дождалась маму… И теть Нину. И их подружек. Они налетели на меня все вместе, я… сопротивлялась, я хотела их остановить. Но они просто оттащили меня и все, — Эмель снова начинает всхлипывать, точно как ее дед несколько минут назад, и мне становится ее по-настоящему жалко. Я опять требую со вчерашнего ребенка ответы за взрослые поступки. Зачем? Не стоило, наверное, начинать этот разговор, но она упрямо продолжает:
— Я отбивалась! Я знаешь, как отбивалась!
Я могла бы уступить, если бы только не знала, что вы внутри! А так — я своими глазами видела, как ты зашла! А они мне такие вещи говорили… Что не надо психовать, они просто подождут тебя, поговорят… Припугнут немного, чтоб ты своё место знала и… всё! И всё, теть Поль! Откуда я знала, что они вас там закроют?! Я говорила им, что дядя в доме, но меня никто не слушал, они как сбесились все… точно как ты говорила… про тех, кто змей ел и голыми руками людей разрывал… Я испугалась, что и со мной такое сделают, но я… я пыталась! Я подвела тебя, да? Теперь и ты и дядя… вас в реанимацию отвозят, а они… Припугнули, ничего не скажешь!— Деточка, ну хорош выдумывать, — неожиданно тихо, но уверенно обрывает ее медсестра, также наклонившаяся ко мне, чтобы протереть лицо и наложить новые повязки на место старых, сорванных при пожаре. — Нашла, когда свои байки травить… Ох, молодежь! Совсем совести нет, всю по ходу растеряли.
— Я не выдумываю! — в голосе Эмельки звучит настоящее, непритворное возмущение. — Вы там не были, не знаете, вообще… что случилось, а нос свой суете!
— Эмель… Не надо… Не волнуйся, — мне очень хочется ее успокоить, глядя на то, как она реагирует из-за того, что не смогла выполнить обещание. — Ты не виновата, правда… Там были взрослые. Много взрослых. Как ты могла с ним справиться? Я просто спросила, чтобы узнать, как так вышло, вот и все. Я так и подумала, что без важной причины… ты бы не стала… Не отошла…
— Вот именно, что взрослые, — непоколебимым тоном добавляет медсестра. — Это сейчас они враги, потому что не дают вам ваших вольностей. Вот вам и в радость оббрехать их, лишь бы напакостить или наперекор что-то сделать. А что вы о жизни знаете? Ничего! Выросли в своих интернетах, все вам не так! Все человеческие ценности уже перевернули… Молодёжь! Что из вас только получится… — продолжает бурчать она, и я понимаю, что это — самая типичная реакция на случившееся. Никто не поверит Эмельке, подростку протестного возраста, или мне, приезжей, не вписавшейся в здешние правила жизни, или Артуру — отщепенцу, пошедшему против воли семьи и матери, которая своим детям хочет только лучшего.
Даже если бы она лично присутствовала при том, как нас запирали и швыряли камни в окна — все равно нашла бы этому какое-то оправдание, причину, почему это правильно. И, к сожалению, эта медсестра — одна из многих, тех, кто никогда не встанет на нашу сторону и даже не подумает о том, чтобы привлечь к ответственности устроивших погром.
— Не обращай внимания, Эмель… — уворачиваясь от заботливых движений медсестры, которые резко становятся мне неприятны, говорю я. — Ты не виновата ни в чем. Все в порядке. Больше никаких вопросов к тебе. Не волнуйся только, ладно?
Надеюсь, она меня слышит — от обилия звуков, грохота и суеты вокруг на меня опять накатывает головокружение. И, на секунду прикрыв глаза, я пытаюсь отгородиться от воя сирен — кажется, приехала либо еще она скорая, либо пожарная. А, может, и и то и другое вместе.
Шум становится плотнее, накатывает на меня волнами, и я сама не замечаю, как вновь теряю ощущение времени, приходя в себя только когда вижу докторшу — ту, которая осматривала меня первой и договаривалась с Борисом Олеговичем о транспорте.
— Так, девонька, хорош, хорош лежать. В машине отлежишься, пришло время ехать. Аккуратно, аккуратно, понимаем ее под руки… Ты как — идти сможешь, или лучше стульчиком?
— Что — стульчиком? — хрипло переспрашиваю ее я, пытаясь понять, что происходит и что мне надо делать.
— В спецмашину грузиться будем! Как тебя переносить говорю — ногами с поддержкой пойдешь, или отнести стульчиком?
Мне почему-то ужасно не нравится этот «стульчик». Кажется, что такой способ предназначен совсем для немощных, и я отрицательно качаю головой.