Никогда, никогда

Она улыбается, и в этот момент на мой телефон приходит сообщение. Я переворачиваю его и наверху экрана вижу слово «отец». Я открываю свои сообщения.

Отец: Возвращайся домой. И, пожалуйста, один.

Я показываю сообщение Чарли, и она просто кивает.

– Ты можешь высадить меня у моего дома.

Остальная часть поездки проходит в молчании. У меня такое чувство, будто видео, которое мы только что смотрели вместе, каким-то образом заставило нас увидеть друг друга в другом свете. Необязательно в плохом, а просто в другом. До этого, когда я смотрел на нее, она была для меня просто девушкой, с которой случилась такая же странная штука, как и со мной. Теперь же, когда я смотрю на нее, то вижу перед собой девушку, с которой я вроде бы занимаюсь любовью. Девушку, с которой я, судя по всему, занимаюсь любовью уже давно. Девушку, которую я, похоже, по-прежнему люблю. Вот бы вспомнить, каково это.

Увидев, как мы прежде были близки, я испытываю еще большее недоумение по поводу ее связи с этим типом Брайаном. Думая о нем теперь, я чувствую куда большую злость и ревность, чем до того, как увидел нас вместе в этом видео.

Когда мы подъезжаем к ее дому и останавливаемся, она выходит не сразу. Чарли, не моргая, смотрит на темный дом перед нами. В его окне брезжит слабый свет, но внутри не видно никакого движения.

– Я попробую поговорить сегодня со своей сестрой. И, возможно, смогу что-то узнать о том, что произошло вчера вечером, когда я вернулась домой.

– Думаю, это хорошая мысль, – соглашаюсь я. – А я сделаю то же самое со своим братом. Может, мне при этом даже удастся узнать, как его зовут.

Она смеется.

– Хочешь, я утром отвезу тебя в школу?

Она кивает.

– Если ты не против.

– Я не против.

Между нами снова воцаряется молчание. Тишина напоминает мне о тихих звуках, которые она издавала на видео, которое, слава богу, все еще хранится на моем телефоне. Я буду слышать ее голос в своей голове весь этот вечер и всю предстоящую ночь. Я даже с нетерпением жду этого.

– Знаешь, – говорит она, постукивая пальцами по двери, – возможно, завтра мы проснемся, и с нами все будет в полном порядке. Быть может, мы даже забудем о том, что произошло сегодня, и все вернется на круги своя.

Мы можем надеяться на это, но мои инстинкты говорят мне, что этого не произойдет. Завтра мы проснемся в такой же растерянности, в какой находимся сейчас.

– Я бы на это не рассчитывал, – возражаю я. – Сегодня я просмотрю все остальные сообщения и имейлы в телефоне. И то же самое надо будет сделать и тебе.

Она снова кивает, наконец повернув голову и посмотрев мне в глаза.

– Спокойной ночи, Сайлас.

– Спокойной ночи, Чарли. Позвони мне, если ты…

– Со мной будет все в порядке, – быстро говорит она, перебив меня. – До встречи утром. – Она выходит из машины и идет к своему дому.

Мне хочется позвать ее, попросить подождать. Хочется знать, задает ли она себе тот же вопрос, который задаю себе я: что означает «никогда-никогда»?

7

Чарли

Думаю, если ты изменяешь своему парню, то надо это делать с тем, кто был бы достоин твоего грехопадения. Не знаю, чья эта мысль: прежней Чарли или новой. Может быть, поскольку я смотрю на жизнь Чарли Уинвуд с точки зрения посторонней, то могу думать о ее измене скорее не с осуждением, а отстраненно. Я знаю одно: если ты собираешься изменить Сайласу Нэшу, то лучше было бы сделать это с Райаном Гослингом [2] .

2

Райан Гослинг (род. в 1980 г.) – известный канадский актер и музыкант.

Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на него до того, как он уедет, и мельком вижу его профиль. Тусклый свет уличного фонаря за машиной освещает его лицо. Нос у него с горбинкой. В школе у остальных парней были красивые носы или слишком большие для их лиц. Или, хуже того, изрытые угрями. У Сайласа нос взрослого мужчины. Что побуждает воспринимать его всерьез.

Я снова поворачиваюсь к дому. У меня такое ощущение в животе, будто он изнутри покрыт слоем растительного масла. Когда я открываю дверь и заглядываю внутрь, вокруг никого нет. Чувствую себя как вор, вламывающийся в чужой дом.

– Эй! – кричу я. – Есть кто-нибудь? – Я беззвучно закрываю за собой дверь и на цыпочках иду в гостиную.

И вздрагиваю.

Мать Чарли сидит на диване, смотрит телесериал «Сайнфелд», выключив звук, и ест фасоль прямо из банки. Я вдруг вспоминаю, что за весь день съела только сэндвич с жареным сыром, поделив его с Сайласом.

– Ты голодная? – осторожно спрашиваю ее. Не знаю, то ли она до сих пор злится на меня, то ли снова собирается заплакать. – Хочешь, я приготовлю нам что-нибудь поесть?

Она подается вперед, не глядя на меня, и ставит банку с фасолью на стол. Я делаю шаг в ее сторону и выдавливаю из себя:

– Мама?

– Она тебе не ответит.

Я поворачиваюсь и вижу, как Дженет лениво заходит на кухню с пачкой кукурузных чипсов «Доритос» в руке.

– Это то, что ты ела на ужин?

Она пожимает плечами.

– Сколько тебе лет, четырнадцать?

– Ты что, совсем без мозгов? – огрызается она. Затем добавляет: – Да, мне четырнадцать.

Я выхватываю у нее чипсы и несу туда, где сидит моя пьяная мать, которая пялится в телевизор.

– Четырнадцатилетние девушки не должны ужинать чипсами, – говорю я и кладу пакет ей на колени. – Протрезвей и веди себя как мать.

Никакого ответа.

Я подхожу к холодильнику, но там оказывается только дюжина банок с диетической кока-колой и банка маринованных огурцов.

– Одевайся, Дженет, – говорю я, сердито глядя на свою мать. – Давай добудем тебе ужин.

Дженет смотрит на меня так, будто я говорю на мандаринском диалекте китайского языка. Похоже, мне надо добавить какую-нибудь гадость, чтобы держать марку.

– Поторопись, ты, какашка!

Она поспешно шмыгает в свою комнату, пока я прочесываю дом в поисках ключей от машины. Какой же жизнью я жила до сих пор? И кем было то существо на диване? Наверняка она не всегда была такой. Я смотрю на ее затылок, и меня вдруг охватывает сочувствие. Ее муж – мой отец – сидит в тюрьме. В тюрьме! Это серьезно. Где же мы вообще берем деньги на жизнь?

Кстати, о деньгах. Я заглядываю в свой бумажник. В нем по-прежнему лежат двадцать восемь долларов. Думаю, этого хватит, чтобы купить нам что-нибудь помимо чипсов.