Николай Гумилев: жизнь расстрелянного поэта
Шрифт:
На этот раз поездка в Париж и время, проведенное вдвоем с Модильяни, оказались для нее творчески плодотворными. Многие ее стихи того периода напоены парижской любовью. Но одно из стихотворений написано в ответ на внешнее равнодушие мужа. Оно породило целую волну сплетен и слухов. Многие ругали и осуждали Николая Степановича, не зная, что образы стихотворения Ахматовой — это просто месть разгневанной поэтессы. Эти стихи написаны осенью 1911 года:
Муж хлестал меня узорчатым. Вдвое сложенным ремнем. Для тебя в окошке створчатом Я всю ночь сижу с огнем…Глава XI СЛЕПНЕВСКАЯ ИДИЛЛИЯ
Попав однажды в
Слепнево в начале XX века перешло в доверительное управление матери поэта Анны Ивановны. В 1908 году умирает дядя Николая Степановича — контр-адмирал Лев Иванович Львов, а за год до этого умерла его жена — Любовь Владимировна. Детей у них не было, и по завещанию усадьба досталась двум сестрам Львовым — Варваре Ивановне и Анне Ивановне. К этому времени третья сестра Агата Ивановна, в замужестве Покровская, умерла.
В начале января 1909 года поэт впервые приехал в Слепнево зимой поработать в старинной фамильной библиотеке, оставшейся от его предков по материнской линии. Зимой Слепнево было так же чудесно, как и летом. Гумилёв не оставил об этой удивительной поре своих впечатлений, зато известно воспоминание Ахматовой: «Один раз я была в Слепневе зимой. Это было великолепно. Все как-то вдвинулось в XIX век, чуть не в пушкинское время. Сани, валенки, медвежьи полости, огромные полушубки, звенящая тишина, сугробы, алмазные снега. Там я встретила 1917 год. После угрюмого военного Севастополя, где я задыхалась от астмы и мерзла в холодной наемной комнате, мне казалось, что я попала в какую-то обетованную страну…»
Иногда звенящую морозную тишину оглашали звуки бубенчика (через территорию слепневской усадьбы проходила почтовая дорога) и мерный топот спешащей почтовой тройки.
Визит Николая Степановича был недолгим, зимой литературная жизнь Петербурга была насыщенной, а поэт тогда только осваивал известные богемные салоны.
Через год он снова ненадолго побывал в Слепневе по дороге из Парижа вместе со своей молодой женой, но вскоре они уехали обустраиваться в Царское Село. Зато два следующих лета — 1911 и 1912 года — Гумилёв провел в Слепневе в окружении родственников, из коих особое внимание уделял своим молоденьким племянницам — Оле и Маше Кузьминым-Караваевым. Они были дочерьми его двоюродной сестры Констанции Фридольфовны Лампе, вышедшей замуж за ротмистра лейб-егерского полка Александра Дмитриевича Кузьмина-Караваева. Кузьмины-Караваевы владели расположенным неподалеку от Слепнева имением Борисково (в двадцати километрах от уездного центра Бежецка). Усадьба находилась на живописном пригорке. Барский дом был бревенчатый, одноэтажный, но большой — о шестнадцати окон по южному фасаду. Вокруг дома разросся старый парк, обнесенный рвом и валом.
4 мая 1911 года Гумилёв подал прошение на имя ректора Санкт-Петербургского университета с просьбой об увольнении его из числа студентов. Через три дня он был уволен. В свидетельстве от 7 мая 1911 года сказано: «Предъявитель сего… поступил в число студентов Императорского С.-Петербургского университета в августе месяце 1908 года на юридический факультет, а в сентябре месяце 1909 года был переведен на историко-филологический факультет, на каковом состоял по весеннее полугодие 1910 г. включительно и слушал лекции в течение осеннего и весеннего полугодия 1909/10 учебного года; ныне же, согласно прошению и как не внесший плату за осеннее полугодие 1910 года, уволен из Университета, почему правами, предоставленными студентам, окончившим полный курс университетского учения, воспользоваться не может. В удостоверение чего дано Гумилёву это свидетельство из Правления С.-Петербургского университета за надлежащею подписью и с приложением казенной печати».
После отъезда жены в Париж Гумилёв в середине мая отправился
в Слепнево, куда прибыл 23 мая.В это время в усадьбе жили не только Кузьмины-Каравае-вы, но и Дмитрий Гумилёв со своей женой Анной Андреевной. Вместе с Александрой Степановной (сестрой поэта) жили ее пятнадцатилетняя дочь Маша (ее все называли Маруся) и сын Коля Сверчков, которому едва исполнилось семнадцать лет. Он сильно хотел походить на взрослого и потому отрастил усы и лихо закручивал их на гусарский манер.
В гости приезжали соседские помещики. Из Толсткова — Белявцевы, из Сулеги — Шиповы-Шульцы, из Борискова — Кузьмины-Караваевы, из Подобина — супруги Неведомские.
В Слепневе был заведен патриархальный порядок. На завтрак всех собирали к девяти утра. Первой место за столом занимала старшая из сестер Львовых — Варвара Ивановна, которая, по воспоминаниям, была немного похожа на Императрицу Екатерину Великую и, зная это, часто под нее гримировалась. Входя в образ, Варвара Ивановна давала монарший разрешающий знак рукой, и тогда всем было позволительно садиться. Рядом с Варварой Ивановной обычно находилась за столом ее дочь Констанция, которую все называли Котей. Вокруг Анны Ивановны Гумилёвой рассаживались ее сыновья: по левую руку — Дмитрий, по правую — Николай. Напротив занимали места Александра Степановна с дочерью Марусей и сыном Колей, далее за столом сидели дочери Констанции — Оля и Маша, их брат Сергей Кузь-мин-Караваев. Все были тщательно одеты, а женщины модно причесаны. В то время были популярны высокие прически, которые носили Оля и Маша, жена Дмитрия Гумилёва и Маруся Сверчкова.
После завтрака все расходились. Александра Степановна и Констанция Фридольфовна занимались хозяйственными делами. Николай Степанович любил отдыхать в парке, украшенном свечками длинноногих тополей, акациями в нежных белых сережках, старыми кудрявыми липами. Недалеко от дома был фруктовый сад. В начале лета он цвел и благоухал. Терраса садового фасада выходила на круглую поляну, посредине которой рос любимец поэта — могучий красавец дуб. Возле пруда Гумилёв отдыхал после обеда, который начинался ровно в два часа дня.
На полдник в пять часов вечера подавали, как правило, чай с домашним печеньем или пирогами. А ужин начинался всегда в семь часов вечера.
Во времена молодости матери поэта Слепнево было имением, где владельцы жили постоянно. В 1911 году оно больше напоминало летнюю дачу, куда съезжались в теплое время года для отдыха и развлечений.
Как правило, после обеда играли в крокет. В хорошую погоду шли к пруду. Лошадей для верховой езды в имении не было, и Гумилёв неоднократно пытался приспособить для верховых прогулок ездовых лошадей, выпрягая их из экипажа.
26 мая поэт открыл поэтический сезон в альбомах сестер, написав им по акростиху. Альбом Маши поэт заполнял стихами, выражавшими его нежные чувства к этой голубоглазой бледной девушке, любившей носить платья нежно-лилового цвета. Во всем ее строгом облике было что-то воздушное, неземное, чистое, заставлявшее сердце биться быстрее. Это было сравнимо разве что с тем чувством блаженного восторга, когда заходишь в огромную церковь во время службы и там так мало народу, что кажется, будто каждое слово священника опускается с ангельских высот. С этого первого стихотворения был задан тон поэтического разговора. Акростих, написанный Маше, носил оттенок скрытой влюбленности, которая может превратиться в любовь:
…А надо всем поднимается сердце, Лютой любовью вдвойне пронзено.(«Акростих», 1911)
По вечерам, когда в доме наступала тишина и обитатели укладывались спать, поэт вместе с племянницами отправлялся в комнату Оли, и там начинались рассказы об Африке, о невероятных походах и охотах, о путешествиях в неведомые земли и, конечно, Гумилёв читал стихи. Машенька, старшая и более начитанная девушка, слушала поэта внимательно. Она смотрела на жизнь совсем не так, как ее сестра, веселая, беззаботная, готовая хохотать по любому поводу. С детства Маша болела туберкулезом, она знала, что ей отмерен недолгий век, и смотрела на жизнь немного грустными глазами. Вот эту грустинку и уловил поэт и принял за знак большой страдающей и чистой души. Ему ведь самому были близки и понятны чувства жизненной грусти. На этой почве они стали духовно близки.