Николай и Александра

На второй день, под вечер, за излучиной реки пассажиры заметили силуэт Тобольского кремля и луковки церквей. В сумерках пароход причалил к пристани Западно-Сибирского пароходного и торгового товарищества. Сойдя на берег, полковник Кобылинский отправился осмотреть дом губернатора, где предстояло поселиться его узникам. Выяснилось, что дом не отремонтирован и не благоустроен. Предложив своим подопечным остаться на борту парохода, полковник нанял маляров и обойщиков, в лавках и у частных лиц приобрел мебель и рояль. Он также вызвал электромонтеров, чтобы наладить проводку, и водопроводчиков, велев им установить в доме ванны. Восемь дней, пока продолжался ремонт, царская семья жила на пароходе. Чтобы пассажиры не скучали, капитан катал их по реке, делая остановки. Сойдя на берег, государь и дети гуляли. Наконец ремонт был завершен, и в восемь часов утра 26 августа император, цесаревич и три великие княжны пошли пешком по дороге, вдоль которой выстроились солдаты, в дом губернатора. Государыня и великая княжна Татьяна Николаевна ехали следом в экипаже.

Тобольск, где Николаю II и его семье предстояло прожить восемь месяцев, находится на правом берегу могучего Иртыша у впадения в него Тобола. Некогда это был важный центр торговли рыбой и пушниной, имевший выход в Северный Ледовитый океан. Однако строители Великого Сибирского пути обошли его стороной. Железнодорожным узлом стала Тюмень. В 1917 году, по словам Керенского, он представлял собой захолустный городок с двадцатитысячным населением. Главными занятиями жителей были рыболовство, ремесла и торговля с северными районами. В летнее время сообщение с внешним миром осуществлялось водным путем, зимой – на санях по реке или вдоль берегов. Два с половиной десятка церквей, деревянные здания и жилые дома, выстроившиеся по бокам пыльных улиц. Весной и осенью улицы утопали в грязи, под которой зачастую невозможно было отыскать мостки.

Дом губернатора – каменный, в два этажа, с коридорной системой – был самым большим в городе зданием. Однако места на всех приехавших не хватило. Царская семья заняла второй этаж, в угловой комнате устроились великие княжны. Слева от коридора – спальня наследника, рядом с ней – комната его дядьки, Клементия Григорьевича Нагорного. Жильяр поселился на первом этаже рядом со столовой. Остальные спутники императорской семьи обосновались в соседнем доме, принадлежавшем купцу Корнилову.

Вначале внутренней охраны не существовало, и у пленников была свобода передвижения. В первое же утро царская семья отправилась в дом Корнилова, чтобы посмотреть, как устроились решившие разделить их участь лица из свиты и прислуга. Солдаты стали возмущаться, и Кобылинский, скрепя сердце, разрешил им обнести дом высоким забором, прирезав кусок боковой улицы. «Государь и дети страдали от недостатка простора, – вспоминал П. Жильяр. – <…> Приближенным и прислуге была, напротив, по крайней мере вначале, предоставлена большая свобода, нежели в Царском Селе, и они могли ходить в город и ближайшие окрестности». Когда из Петрограда приехал Сидней Гиббс, он смог без труда проникнуть в губернаторский дом и поселиться вместе с царской семьей. Некоторые приближенные императрицы поселились в городе, а лейб-медику Е. С. Боткину разрешено было открыть небольшую врачебную практику [120] . Богослужения происходили на дому. В углу гостиной на первом этаже висели иконы и лампады. «Церковные службы происходили сперва в доме, в большой зале верхнего этажа, – писал Жильяр. – Священнику церкви Благовещения, дьякону и четырем монахиням Ивановского монастыря было разрешено приходить для служения. Но за отсутствием антиминса было невозможно служить обедню… Это было большое лишение для семьи. Наконец 21 сентября, по случаю праздника Рождества Богородицы, всем узникам было впервые разрешено пойти в церковь. Это была большая радость для них, но подобное утешение они получали впоследствии лишь очень редко. В эти дни все вставали очень рано, и, когда были в сборе во дворе, выходили сквозь маленькую калитку, ведущую в общественный сад, через который шли между двух рядов солдат. Мы всегда присутствовали только у ранней обедни и оказывались в едва освещенной церкви почти одни; народу доступ в нее был строжайше запрещен. На пути туда или обратно мне часто случалось видеть людей, которые крестились или падали на колени при проходе Их Величеств, – отмечает швейцарец. – Вообще жители Тобольска оставались очень привязаны к царской семье, и нашим стражам пришлось много раз не допускать стояния народа под окнами и не позволять снимать шапки и креститься при проходе мимо дома».

120

Е. С. Боткин с самого начала пользовался таким доверием жителей Тобольска, что к нему обращались самые различные больные, которым он старался не отказывать. Он, по его словам, «никогда с них ничего не брал».

Когда государыня садилась у окна, тоболяки отвешивали ей поклон. Солдаты неоднократно разгоняли людей, собиравшихся на улице при появлении на балконе великих княжон. В дар царственным пленникам купцы присылали провизию, монахини из Ивановского женского монастыря приносили сласти, крестьяне – масло и яйца.

Оказавшись вдали от зараженной атмосферы Петрограда, полковник Кобылинский сумел в известной мере подтянуть своих подчиненных. Наблюдая некогда недоступных монархов и их детей в непосредственной близости, солдаты с удивлением убеждались, какая это простая и дружная семья. Хотя стрелки из 2-го полка были по-прежнему враждебно настроены к царской семье, солдаты роты 1-го и, в еще большей степени, 4-го полка привязались к ней, особенно к детям. С этими бойцами часто беседовали великие княжны. Расспрашивали об их родных местах, о семьях. Мария Николаевна быстро запомнила имена жен и детей всех караульных. Для многих из этих людей Алексей Николаевич по-прежнему оставался цесаревичем, предметом особого уважения и любви. Когда дежурило «хорошее» отделение 4-го полка, Алексей с отцом ходили в караульное помещение и играли с солдатами в шашки.

Полковник Кобылинский оставался хозяином положения вплоть до конца сентября. В это время по поручению Керенского прибыли два лица, которым предписано было наблюдать за пленниками. Кобылинский же, по их словам, должен был лишь командовать охраной. Комиссар Панкратов и его помощник Никольский были эсерами, проведшими несколько лет в сибирской ссылке. Хотя они и дружили, но значительно отличались характерами. Панкратов – низкорослый, неулыбчивый человечек с густой шевелюрой, в очках с толстыми стеклами, едва приехав, поспешил представиться государю.

В своих воспоминаниях он писал: «2-го сентября я отправился в губернаторский дом. Не желая нарушать приличия, я заявил камердинеру бывшего царя, чтобы он сообщил о моем прибытии и что я желаю видеть бывшего царя. Камердинер немедленно исполнил поручение, отворив дверь кабинета бывшего царя.

– Здравствуйте, – сказал Николай Александрович, протягивая мне руку. – Благополучно доехали?

– Благодарю вас, хорошо, – ответил я, протягивая руку.

– Как здоровье Александра Федоровича Керенского? – спросил бывший царь.

В этом вопросе звучала какая-то неподдельная искренность, соединенная с симпатией и даже признательностью…»

Панкратов спросил, не нуждается ли в чем-нибудь низложенный монарх.

«– Не можете ли вы разрешить мне пилить дрова? – вдруг заявил он. – Я люблю такую работу.

– Быть может, желаете столярную мастерскую иметь? Эта работа интереснее, – предложил я.

– Нет, такой работы я не люблю, прикажите лучше привезти к нам на двор лесу и дать пилу, – возразил Николай Александрович.

– Завтра же все это будет сделано.

– Могу ли я переписываться с родными?

– Конечно. Имеются ли у вас книги?

– Даже много, но почему-то иностранные журналы мы не получаем, разве это запрещено нам?

– Это, вероятно, по вине почты. Я наведу справки».

Панкратов жалел царя и с искренней симпатией относился к царским детям. Болезнь Алексея Николаевича тревожила его; он иногда садился рядом с мальчиком и, как когда-то Распутин, принимался рассказывать о годах, проведенных в Сибири. Однажды, войдя в караульное помещение, Панкратов с удивлением увидел, что Николай II и его дети сидят и разговаривают с конвойными. Царь вежливо предложил новому комиссару сесть рядом с ними, но тот смутился и ушел.

Никольский, помощник Панкратова, – широколицый, с густыми нечесаными волосами грубиян – с пленниками вел себя совсем иначе. Невоспитанный и наглый, он винил государя в том, что в свое время его отправили в ссылку, и всеми способами старался навредить. В комнаты входил без стука, с узниками разговаривал не снимая головного убора. Любил с невинным видом протянуть руку, а потом сжать кисть другого человека своими костлявыми пальцами так, что тот морщился от боли. «С самого своего приезда он потребовал от полковника Кобылинского, чтобы нас заставили сняться, – вспоминал Жильяр. – Когда последний ему возразил, что это излишне, так как все солдаты нас знали, Никольский на это ответил: „Когда-то нас заставляли это делать, теперь настала их очередь“. Пришлось последовать сказанному, и с этого момента мы получили арестантские карточки с фотографией и регистрационным номером». Увидев однажды, что Алексей Николаевич выглянул из-за забора, Никольский устроил скандал. Цесаревич, на которого никто прежде не кричал, удивленно смотрел на нахала. Провожавший царскую семью в Тобольск комиссар Макаров прислал ей из Царского Села вина, которым пользовались в лечебных целях. Увидев ящики с вином, Никольский взбеленился. Солдат, привезший вино, объяснил, что оно доставлено с ведома Керенского. Доктор Деревенко просил отправить вино в городскую больницу, если его нельзя употреблять царственным узникам. Однако все уговоры оказались напрасными, и Никольский, по словам Эрсберг, перебил все бутылки топором.

Закоренелые эсеры, Панкратов и Никольский считали своим долгом осуществлять политическое образование солдат. К сожалению, как заметил Кобылинский, с опаской наблюдавший за этими занятиями, «проповедь эсеровской программы солдаты слушали и переваривали по-своему. Она делала солдат… большевиками». Кроме того, не соблюдались обещанные Керенским условия лучшего снабжения и повышенного жалованья.

И все же заметно на царской семье это не отражалось. В Царском Селе с ними обращались гораздо хуже. Поэтому государь и императрица в будущее смотрели с надеждой. Все, кто остался в живых из царского окружения, признают, что, вопреки известным ограничениям, жизнь в Тобольске имела для семьи государя и свои светлые стороны.

В октябре в Тобольск пришла зима. В полдень солнце светило еще ярко, но пополудни начинало смеркаться, на землю толстым слоем ложился иней. Дни становились короче. Больше всего Николай II страдал оттого, что не знал, что происходит в стране и в мире. Несмотря на обещания Панкратова, почта приходила нерегулярно, и новости, которые получал государь, представляли собой смесь слухов и фактов, доходивших до Тобольска. Так он узнал о шатком положении Керенского и Временного правительства.

По иронии судьбы Керенский сам навлек на себя беду. Несмотря на подавление июльских беспорядков, генерал Корнилов, ставший Верховным главнокомандующим армией, пришел к выводу, что правительство слишком слабо, чтобы одолеть рвущихся к власти большевиков. Поэтому в конце августа генерал приказал кавалерийскому корпусу взять Петроград и разогнать Совдепы. Временное правительство он намеревался заменить военной диктатурой, оставив Керенского в составе кабинета, но в диктаторы прочил себя самого. Убежденный социалист и противник большевизма, в борьбе с правыми мятежниками Керенский обратился за помощью к Советам. Большевики откликнулись на обращение и стали создавать Красную гвардию для отражения корниловцев. В соответствии с договоренностью Керенский освободил Троцкого и других большевистских лидеров.