Николай I. Освободитель

Неожиданно решился половой вопрос. Вернее, была снята его острота. В рабочем угаре я не сразу заметил, что среди моей прислуги, где раньше были только мужчины и женщины почтенного возраста, неожиданно появилась пара молодых и вполне симпатичных девушек, не стесняющихся вести себя чуть более свободно, чем это позволялось правилами приличия. По меркам двадцать первого века их бы назвали чопорными занудами, а тут все видится несколько иначе. Как говориться слово за слово и оказалась одна из них в моей постели. Что сказать… Разницы между женщинами двадцать первого века и девятнадцатого почти нет, разве что волос в разных местах побольше. Ну и в общем, мне потом Воронцов признался, что это он устроил, чтобы какого-либо непотребства не допустить. Секс же с прислугой тут непотребством не считался, тем более что девушки были вольнонаемными и даже замужними не смотря на невеликие свои года. Это великий князь тут в шестнадцать становится совершеннолетним, обычная крестьянская женщина к этому времени уже может трех детей иметь. Или четырех.

В целом, кажется, у меня получилось не плохо обустроиться и заложить более-менее крепкий фундамент для дальнейшего прогрессорства. Впрочем, не этот вопрос стоял под номером один на повестке дня.

Скажи-ка, дядя, ведь не даром

Москва, сожжённая пожаром,

Французу отдана?

Именно эти строчки выученного в школе стихотворения, можно сказать, были эпиграфом, открывающим новый 1812 года. Постараться не дать Бонапарту сжечь Москву и при этом сделать так, чтобы это не отразилось негативно на общем исходе кампании — вот цель на ближайшие двенадцать месяцев. Все остальное — вторично.

«Интересно, что напишет Лермонтов, если удастся отстоять Москву?», — я задернул шторы — от окна тянуло холодом — и пошел в стойке с одеждой, где меня уже ждал подготовленный слугами костюм на сегодня. — «Сколько вообще сейчас Михаилу Юрьевичу? Он вроде младше Пушкина лет на десять был, то есть пока еще только учится читать и писать. Ну ничего, мы ему какой-нибудь другой повод для написания поэмы придумаем. В конце концов сожжение Парижа будет ничем не хуже, чем сожжение Москвы».