Николай II (Том I)

Аннушка делала какую-то особенно прочную краску из лукового настоя, который разводила в глиняной миске. Вся мамина квартира пропахла луком, так что Ники даже осведомился:

– Чего это так в глаза стреляет?

Но когда он увидел, как обыкновенное белое яйцо, опущенное в миску, делается сначала бурым, а потом – красным, – удивлению его не было границ. Аннушка, добрая девка, снизошла к нашим мольбам, засучила нам троим рукава, завесила грудь каждому какими-то старыми фартуками и научила искусству краски. И когда изумлённый Ники увидел, как опущенное им в миску яичко выкрасилось, он покраснел от радости и изумления и воскликнул:

– Это я подарю мамочке!

Мать вернулась от Марьи Петровны, хватилась нас, безумно испугалась. Кинулись в сад – нас нет. В кухню – нас нет. Подняли всю дворню на ноги, поднялся шум, суматоха, и тут всех выручил Чукувер. Нас нашли, но в каком виде! И тут оба великих князя оказали бурное сопротивление: ни за что не хотели уходить из кухни Аннушки – Жоржик даже брыкался. Разумеется, мне, как заводиле, влетело больше всех. Влетело и Аннушке, а Аннушка огрызалась.

– Ну что ж, что царята? Дети как есть дети. Всякому лестно.

Забрав в руки плоды своего искусства, мы под стражей, с невероятно вымазанными руками, следовали на свою половину. Мать принимала валериановые капли, услужливо поднесённые целителем Чукувером. А для нас весь мир исчез. Важно было донести целыми и не раздавить яички, предназначенные то маме, то папе, то дедушке.

Начали мыть нам руки, принесли песку, но краска так и не отмылась до самой Фоминой [81] .

Во время христосования отец Ники вдруг потянул носом и спросил:

81

Фомина (неделя) – вторая седмица по Пасхе. Известна в народе под именем Проводной, или Проводов, – ею оканчивается и провожается седмица Светлого Христова Воскресения. В основе традиции поминать умерших в Фомину неделю лежит воспоминание о сошествии Иисуса Христа в ад к душам покойников. Поминовение отправляется на Фоминой во вторник, издревле называемый Радоницей, Радуницей, Радавницей. Эти названия говорят о радости умерших или отраде, испытываемой ими от их церковного поминовения.

– Что-то ты, брат, луком пахнешь, а?

И тут заметил его неоттёртые руки!

– А ну ты, Жорж? Ты, Володя?

Понюхали всех. От всех несло луком.

– В чём дело?

Мать со слезами объяснила происшествие. Александр Александрович расхохотался на весь дворец.

– Так вы малярами стали? Молодцы! А где же ваша работа?

Мы бросились в опочивальню и принесли свои узелки.

– Вот это папе, это маме, это – дедушке.

Александр Александрович развёл руками.

– Вот это – молодцы, это – молодцы! Хвалю. Лучше всякого завода. Кто научил?

– Аннушка.

– Шаль Аннушке! И пятьдесят рублей денег. А вам по двугривенному. Сколько лет живу на свете – не знал, что из лука можно гнать краску!

И через несколько минут после его ухода нам принесли по новенькому двугривенному.

СЕМЬЯ

Однажды ламповщик, прихода которого мы с тайной в душе поджидали, прошёл в своё обычное время со своими обычными машинами в игральную комнату. Хотя мамы с нами не было и в особой таинственности нужды тоже не было, всё-таки мы с Ники показали друг другу пальцы в том их сочетании, которое значило: «нужно идти к ламповщику».

Распевая искусственную песенку: та-ра-ра-ра и почему-то глядя в потолок, заложив руки за спину, я как ни в чём не бывало вдоль стен пробираюсь в игральную. И так же запев песню без определённого мотива, собственного сочинения, следом за мной последовал Ники. Жоржа было брать опасно: по неопытности или по озорству разболтает – и тогда прощай, сладчайшая тайна, которая красит жизнь! Но от наблюдательного взора Жоржа трудно было уйти. Он сначала сделал вид, будто ничего не понимает в наших демаршах и ни на что будто бы не обратил ни малейшего внимания, но, выждав время, нагрянул по нашим следам и застал нас на месте преступления.

Ламповщик, тоже таинственно оглядываясь, подальше от окна, достал из-за пазухи какую-то бумагу, сладковато и непонятно пахнувшую и свёрнутую трубкой, и таинственно же развернул её. Бумага не поддавалась и завёртывалась углами. Ламповщик начал её свёртывать с противоположной стороны, и при этой манипуляции мелькнуло что-то нарисованное. Жоржик, уследив нарисованное, пришёл немедленно в большое волнение.

– Калтинка! – с восторгом прошептал он.

– Не калтинка, а картинка, – сердито поправил его Ники, недовольный, что Жорж появился в игральной.

– Калтинка! – продолжал стоять на своём Жоржик.

Это оказался лубок довольно большого размера, изображавший в медальонах героев русско-турецкой войны. Ламповщик, водя по лоснистой поверхности лубка твёрдым ногтем, представил шёпотом нам всех героев-генералов, и нам почему-то особенно запомнились Радецкий [82] и Гурко [83] (Жоржик, вызывая наше патриотическое возмущение, говорил: «турка»). Тут же были портреты и турецких полководцев в фесках [84] , и особенно был интересен Осман-паша [85] . Жоржик раскрыл ротик и прошептал:

82

Радецкий Фёдор Фёдорович (1820 – 1890) – генерал-лейтенант, командир VIII армейского корпуса, герой русско-турецкой войны 1877 – 1878 гг.

83

Гурко Иосиф Владимирович (1828 – 1901)-генерал-фельдмаршал (военный чин I класса), герой русско-турецкой войны 1877 – 1878 гг. Во главе передового отряда совершил поход в Забайкалье, командовал отрядом гвардии под Плевной. С семидесятитысячным отрядом осуществил зимний переход через Балканы, занял Софию и разбил турок под Филиппополем.

84

Феска – мужская шапочка из фетра или шерсти в форме усечённого конуса, обычно с кисточкой (в странах Передней Азии и Северной Африки).

85

Осман-паша (1837 – 1900) – турецкий генерал, командующий Плевненской армией.

– Я хочу такую.

– Что «такую»? – сердито спросил Ники.

– Такую… Шапочку…

– Э, – сказал ламповщик, – кто в Бога верует, тому нельзя.

Посередине, в отличном от других большом медальоне, был нарисован дедушка с синими усами, и это привело великих князей в состояние необыкновенной гордости.

– У всех усы чёрные или белые, а у дедушки синие.

– Нет, – медленно вращая языком, говорил Жоржик, – у дедушки не синие…

– Как не синие? – сердился взволнованный Ники. – А это что? Конечно, синие.

– Нет, у дедушки серо-буро-малиновые, – ответил Жоржик.

И я до сих пор не могу понять, откуда и как, какими путями в затворническую головёнку маленького Жоржика могла залететь эта простонародная насмешливая фраза? Где он её подслушал и как? Повторяю ещё раз, что по остроте наблюдательности великие князья шли далеко впереди меня.

– У меня тоже будут усы синие, – сказал Ники и от носа протянул рукой до уха, показывая величину будущих усов.

Ламповщик, всё с непрекращающейся таинственностью, оставил нам картину с генералами, и мы с трепещущим сердцем поняли, что наших сокровищ прибавилось.

Но как и куда спрятать её от посторонних взоров? Я предложил проект: зарыть её в саду вместе с договором, но Ники не согласился и сказал:

– Ну как же в саду? А если ночью посмотреть захочется?

И с редкой для ребёнка изобретательностью (это я теперь понимаю) предложил вовсе не прятать её, а положить небрежно среди игрушек, как самую обыкновенную вещь.

– Мама заметит! – говорил я испуганно.

– А я тебе говорю: не заметит, – отвечал Ники и оказался прав. На картинку никто и никогда не обратил внимания.