Николай II. Дорога на Голгофу. Свидетельствуя о Христе до смерти...
Шрифт:
Царь с сыном подошли первыми и остановились на верхней ступени ведшей в подвал лестницы. Опершись о перила, ступенькой ниже стояла Императрица. За спиной Романовых стоял доктор Боткин, за ним, возле матери, Ольга и Татьяна. Остальные разместились у входа в подвал. Романов слушал приговор спокойно, как будто не вполне понимая его значение, потом спросил: „Так меня судит Россия?“
— Вас судим мы, революционный народ, — ответил Юровский, и чтение приговора продолжалось. Когда дошли до слов: „Вместе с бывшим Царем Николаем Александровичем Романовым расстрелу подлежат его жена Александра Федоровна Романова, его сын Алексей…“, Царица, вскрикнув, бросилась к Наследнику и прижалась к нему. За ней выскочил Боткин и заслонил их собой. Тогда Юровский начал стрелять (ему, как позже он сознался, показалось, что Царица и Боткин, оттолкнув его, выскочат через черную находившуюся на площадке дверь во двор).
Первые пули попали в Боткина и Царя, они зашатались, стали падать, увлекая за собой Александру Федоровну, не выпускавшую Наследника. Тогда стали стрелять все. Получился ужас. Ольга, раненная,
Вначале предполагали бросить трупы в шахту и засыпать их, но Голощекин настаивал, чтобы их сделали неузнаваемыми: „Если их найдут, народ сделает из них святыню“.
Обыскав расстрелянных, мы нашли в лифчиках, корсетах и платьях Царицы и дочерей много зашитых драгоценностей. У Романова, кроме нательного креста (на цепочку которого были надеты медальон и перстень), наполненного фотографиями портсигара, запонок и часов никаких драгоценностей не обнаружили. Чтобы ускорить процесс сжигания трупов, Юровский поехал на одной машине в Екатеринбург за серной кислотой. Привез несколько баллонов и топоры, которыми рубили тела на части. Юровский снова уехал „наводить порядок“ в Ипатьевском доме. В особняке Ипатьева все следы расстрела на лестнице уничтожены, попорченная попадавшими пулями стенка заделана и покрашена в прежний цвет. Никто этого не заметил, так как мы нарочно кое-где поцарапали ее. Следы в подвале уничтожены быть не могли из-за нехватки времени и не хотели к тому же пускать туда маляров, так как Юровский, уговорив всех молчать о расстреле на лестнице, происшедшем только по его вине, догадался испортить пулями всю стену подвала, где мы предполагали произвести расстрел». [1186]
Прежде чем анализировать этот рассказ Белобородова, два слова о том, кто такая Л. Норд. В 1978 году в Париже вышла книга Лидии Норд «Маршал Тухачевский». В предисловии от издательства написано: «Л. Норд не только была женой сослуживца и друга Тухачевского, расстрелянного вместе с маршалом в начале 1937 года, но доводилась родственницей самому Тухачевскому — она была его свояченицей. Поэтому она хорошо знала маршала, его личную жизнь, военную среду и партийную верхушку». [1187]
Из этого отрывка понятно, что Норд была не рядовым человеком в Советской России, во всяком случае она была знакома с руководящей советской верхушкой, лично знала Сталина, Орджоникидзе, Троцкого, естественно, была в близких отношениях с Тухачевским и его окружением. В связи с этим встреча Норд и Белобородова не представляется случайной. Они встречались как люди одного круга, почти идейные соратники. Нетрудно себе представить, что Норд оказалась за границей после того, как Сталин раздавил заговор военных во главе с Тухачевским. К тому времени, когда была написана статья, Белобородов был уже 11 лет как расстрелян, и Норд могла писать все, что ей угодно. Почти наверняка все, что изложено в статье, является плодом литературной обработки самой Норд. Вся обстановка бывшей царской резиденции, церковный полумрак, Норд в белой шали, насмерть перепуганный Белобородов, бутылка водки, им опорожненная, [1188]его рассказ, произнесенный замогильным голосом, наконец, постоянные муки совести, галлюцинации, которые мучили убийцу, — все это напоминает плохой дамский роман. Представляется странным, чтобы Белобородов в 20-е годы за бутылкой водки рассказывал все-таки не близким ему, хотя и партийным, сотрудникам музея свои переживания, галлюцинации и т. д. Кроме того, в «Исповеди Белобородова» полно грубых фактических ошибок, которые не могли быть допущены реальным Белобородовым. Так, «Исповедь Белобородова» вносит, вслед за «Запиской Юровского», в список расстрелянных никогда не существовавшую «монашку» и «поваренка», т. е. Л. Седнева, которого на самом деле задолго до убийства увели из Ипатьевского дома. Когда читаешь о том, что «монашка» сопротивлялась, а с «поваренком пришлось повозиться» — понимаешь, что Белобородов так же не причастен к своей «Исповеди», как Юровский к своей «Записке». Норд передала в «Русской мысли» какие-то свои общие знания об убийстве Царской Семьи. Конечно, не исключено, что она слышала что-то и от Белобородова, но нельзя ни в коем случае ручаться, что это «что-то» попало в «белобородовскую исповедь». Остается загадкой, что заставило Норд печатать эту статью: погоня за рекламой, искреннее желание поделиться своими знаниями об убийстве Царской Семьи или полученное ею от кого-то задание обрушить на головы читателя очередную дезинформацию.
Между тем, несмотря на то что, скорее всего, Белобородов имел мало отношения к своей «Исповеди», в ней мы встречаем немало любопытных деталей. Если сравнивать «Исповедь Белобородова» с произведениями Юровского, то мы увидим между ними как сходство, так и отличия.
Во-первых, появляется любопытная информация только о пяти убийцах, которых нет у Юровского. Вспомним, что и Медведев говорил о «пяти чужих», которые и убили Царскую Семью.
Во-вторых, подтверждается информация Медведева о том, что его не было в комнате убийства в момент совершения самого преступления. Более
того, «Исповедь» подтверждает и показания матери Ивана Старкова, заявлявшей, что, по словам ее сына, вся охрана в ночь убийства была удалена из Ипатьевского дома. «Исповедь» говорит об этом то же самое и в этом частично совпадает с «Запиской Юровского». Вот что говорится по этому поводу в «Исповеди»: «Не доверяя никому, решили сократить число участников расстрела до пяти, чтобы избежать лишних свидетелей. В тот вечер все часовые были сняты в доме и убраны посты со двора. Оставили лишь один караул за забором, на улице». А вот сведения из «Записки» в ее пересказе «старым большевикам»: «Только в последний момент, когда все будет готово к расстрелу, предупредить как часовых всех, так и остальную часть команды, что если из дома будут слышны выстрелы, чтобы не беспокоились и не выходили из помещения и что уже если что особенно будет беспокоить, то дать знать мне через установленную связь». То есть и там, и там говорится, что большая часть охраны находилась в доме Попова. Таким образом, подтверждается максимальная законспирированность преступления.В-третьих, «Исповедь», в отличие от «Записок», сильно детализирует обстоятельства убийства. Снова появляется чтение приговоренным какого-то документа Юровским, в «Исповеди» он назван «приговором». Приводятся даже конкретные слова этого «приговора». В «Исповеди» между Николаем II и Юровским в момент чтения возникает диалог. Меняется местонахождение стрелявших и убиваемых: по «Исповеди», убийство происходит не в комнате, а на площадке лестницы, ведущей в подвал. Чрезвычайно важная деталь «Исповеди» — это свидетельство о том, что некоторые члены Царской Семьи были еще живы, когда их выносили из дома в грузовик. Причину, почему это столь важно, мы объясним позднее.
Очень важное свидетельство «Исповеди» — это сообщение о том, что Юровский уже после убийства догадался «испортить пулями всю стену подвала, где мы предполагали произвести расстрел».
Свидетельства П. Л. Войкова. Свидетельства одного из ведущих организаторов злодеяния Войкова дошли до нас со слов уже упоминаемого нами Г. Беседовского. Безусловно, этот источник весьма и весьма сомнителен. Тем не менее, как и в случае с «Исповедью Белобородова», Беседовский, занимавший крупные должности в советской номенклатуре 20–30-х годов и действительно знавший многих ведущих советских руководителей, несомненно, владел определенной информацией о действиях большевиков и их злодеяниях. Другое дело, что, владея этой информацией, Беседовский обращался с нею по своему усмотрению. Если для пользы дела он считал, что ее необходимо изменить в угоду обстоятельствам, он, не смущаясь, это делал, не останавливаясь перед прямой ложью. Беседовский, несомненно, был сторонником Троцкого. Сбежав из советского посольства в Париже и попросив во Франции политического убежища, Беседовский принялся со всею силой очернять Сталина и его режим. Одновременно своими «сенсациями» он зарабатывал себе на жизнь. Все это необходимо помнить, читая рассказ Войкова в пересказе Беседовского. При этом отметим, что участие Войкова в убийстве ранее никем не оговаривалось, то есть фамилия Войкова нигде не звучала. Вполне вероятно, что он был одним из «пяти чужих».
По словам Беседовского, Войков рассказал ему об убийстве Царской Семьи следующее: «Мы решили, что казнь произойдет в доме Ипатьева, в подвале. Трупы будут отвезены на грузовиках в Коптяковский лес и там сожжены. Я приказал моему секретарю Зимину затребовать в центральной аптеке серную кислоту и бензин, чтобы ускорить и облегчить уничтожение трупов. 14 июля Юровский и я отправились в Коптяковский лес, находящийся в 20-ти километрах от Екатеринбурга. Там мы выбрали две поляны, где тела должны были быть свалены в кучу наподобие бревен, и две шахты, куда должен был быть сброшен пепел и остатки. Это не представляло никакой трудности: окрестности Екатеринбурга изобилуют лесами и шахтами. Дороги — пустынны.
Главной задачей было казнить Николая, его семью и челядь наиболее быстрым способом. Это было не так легко сделать. Охрана Ипатьевского дома состояла из ненадежных людей. Они могли проболтаться. Юровский даже предложил ликвидировать нескольких охранников, чтобы быть уверенным в сохранении тайны. Но Белобородов категорически возражал. Это были рабочие Злоказовской фабрики. Их ликвидация могла вызвать настоящий бунт в городе.
Днем 16 июля Юровский выглядел очень нервным. Он мне предложил отправиться после обеда в Ипатьевский дом посмотреть, все ли идет там хорошо. Вечером Ермаков объявил, что все приготовления закончены. Отряд ЧК, состоящий из латышей и венгров и десяти членов районного комитета партии, должен был участвовать в казни. Мы раздали маузеры, револьверы наганы и два пулемета. Около полуночи Юровский отправился будить царя, его семью и четверых людей свиты, включая доктора Боткина. Им было сказано, что готовится нападение на дом Ипатьева и что их переводят в другое место. Пленники оставались спокойными и не чувствовали опасности. Около половины второго ночи Николай II, его семья и свита вышли из своих комнат. Ведомые Юровским, они спустились во двор, потом прошли в подвал. Юровский принес три стула, для Николая II, царицы и царевича. Доктор Боткин встал позади царевича.
Когда все собрались, Юровский дал нам знак. Мы открыли дверь. Я должен был лично руководить огнем и приказать казнить последнего русского царя, но Юровский меня определил. Он вытащил из своего кармана бумагу и быстро прочел: „Николай Александрович! По постановлению Уральского Совета вы приговорены к смерти!“
Бывший царь перекрестился и обернулся к своей семье. В этот момент Юровский обратился ко мне: „Вы готовы?“ Я проверил мой маузер. В этот момент царь повернулся к Юровскому и принялся что-то говорить дрожащим голосом, прерываемым нервными спазмами. Я услышал, как Юровский сказал: „Довольно болтовни! Революция гибнет, и вы вместе с нею!“ Потом он обратился к нам: „Начинайте!“ Произнеся эти слова, он направил свой револьвер в сторону царя. Я в свою очередь скомандовал: „Стреляйте куда попало!“