Николай II

Хотела этого З. Н. Гиппиус или нет, но для русского человека на протяжении веков святынейбыли «вера, царь и Отечество». В 1917 году два первых слова оказались уничтоженными, заменить их было нечем. «Отечество», всегда мыслимое только в неразрывном единстве с «царем» и «верой», стало понятием абстрактным, лишенным своего метафизического звучания. Право сильного в подобных условиях и значило право Хама, о котором супруг поэтессы Д. Мережковский написал еще в 1906 году.

Откликнулась только Церковь, уничижаемая и растаптываемая борцами «за светлое будущее без Бога». 19 июля на Поместном соборе, проходившем в Москве, обсуждалось предложение о необходимости совершить панихиду «по убиенному рабу Божиему бывшему государю Николаю II». Присутствовавший на заседании князь Е. Н. Трубецкой напомнил, что екатеринбургское убийство совпало с днем памяти великомученика Московского митрополита Филиппа (Колычева), пострадавшего за правду при Иоанне Грозном. «Это совпадение, — заявил князь, — налагает на нас особый долг»: не скрывая правду и не заботясь о возможных последствиях, а осенив себя крестным знамением, совершить моление об упокоении души Николая II. В результате Собор принял решение о совершении панихиды.

А 21 июля, за литургией в Казанском соборе Москвы, патриарх Тихон (Беллавин) выступил перед верующими и резко осудил убийство царя. Не желая судить дела убитого монарха, патриарх напомнил, что тот отрекся от престола из любви к России, не покинул пределов страны, желая страдать вместе с ней и безропотно покорившись судьбе. «И вдруг он приговаривается к расстрелу где-то в глубине России небольшой кучкой людей не за какую-либо вину, а за то только, что его будто бы кто-то хотел похитить. Приказ этот приводят в исполнение, и это деяние — уже после расстрела — одобряется высшею властью. Наша совесть примириться с этим не может, и мы должны во всеуслышание заявить об этом как христиане, как сыны Церкви. Пусть за это называют нас контрреволюционерами, пусть заточают в тюрьмы, пусть нас расстреливают. Мы готовы все это претерпеть в уповании, что к нам будут отнесены слова Спасителя нашего: „Блаженни слышащий слово Божие и хранящий е“». 26 июля члены Собора поддержали патриарха, указав, что в его слове выражены мысли и чувства, которые должна исповедовать вся православная Россия. Был ли исполнен этот долг? Ответ дала история. Голос патриарха («глас вопиющего») услышали немногие. Но то, что Церковь нашла в себе силы оценить действия большевистской власти, бессудно убившей последнего самодержца, — было не только проявлением христианского долга, но и актом гражданского мужества.

А вскоре за убийством Николая II и его семьи пришла очередь и других Романовых. Еще в марте 1918 года из Северной столицы постановлением Совета комиссаров Петроградской трудовой коммуны были высланы великие князья Сергей и Николай Михайловичи, Павел Александрович и Дмитрий Константинович, а также князья императорской крови Гавриил, Иоанн, Константин и Игорь Константиновичи. Вместе с ними в ссылку отправился сын Павла Александровича князь Владимир Палей. Всех Романовых обязали выбрать место жительства в пределах Вологодской, Вятской и Пермской губерний. В случившемся великий князь Николай Михайлович — известный историк и фрондер — увидел грустную усмешку истории. В письме журналисту А. В. Амфитеатрову, автору нашумевших «Господ Обмановых», он подчеркивал, что это его вторая ссылка: в первую он отправился по царскому повелению 1 января 1917 года, а сейчас — по декрету Зиновьева и Урицкого. «Невольно вспоминаю слова моего покойного батюшки, которые он передавал по завету его отца (нашего деда) Императора] Николая I: „Всякий из вас должен всегда помнить, что только своей жизнью он может искупить происхождение великого князя“. Эти слова глубоко запечатлелись в моей юношеской башке и стали лозунгом моего земного существования». Нам трудно судить, что имел в виду Николай Михайлович, говоря об «искуплении» великокняжеского происхождения, но то, что в революционное лихолетье Романовы заплатили за него исключительно большую цену — несомненно.

Николай Михайлович и Дмитрий Константинович в апреле 1918 года оказались в Вологде, где встретились с Георгием Михайловичем, арестованным в Финляндии и доставленным в Россию, в ссылку. До начала июля они пользовались относительной свободой. Однако с ужесточением режима всех их вернули в Петроград и посадили под арест в Доме предварительного заключения. Туда же вскоре перевели Павла Александровича и Гавриила Константиновича, по состоянию здоровья весной 1918 года оставленных в бывшей столице империи. В дальнейшем только князь Гавриил Константинович, благодаря содействию М. Горького, сумел выйти из тюрьмы и эмигрировать из России. Остальных великих князей расстреляли 29 января 1919 года в Петропавловской крепости, хотя за Николая Михайловича официально просила Академия наук. Они пали жертвами «красного террора» — были лишены жизни в ответ на «злодейское убийство в Германии товарищей Розы Люксембург и Карла Либкнехта» [130] .

130

См.: Буранов Ю., Хрусталев В.Указ. соч.

За полгода до этой расправы большевики убили находившихся на Урале, в Алапаевске Пермской губернии, сестру императрицы великую княгиню Елизавету Федоровну, великого князя Сергея Михайловича, князей императорской крови Иоанна, Константина и Игоря Константиновичей и князя Владимира Палея. Большинство из них попали в Алапаевск, месяц пробыв в Вятке и затем (в течение двух недель) — в Екатеринбурге. После «побега» Михаила Александровича из Перми ко всем находившимся в Алапаевске Романовым по распоряжению областного Совета применили тюремный режим. Их содержали в «Напольной школе», находившейся на краю города. Оттуда они и взошли на свою Голгофу. Убийство было совершено в ночь на 18 июля, то есть в то время, когда тела царственных узников и их слуг еще не захоронили.

Членов дома Романовых и их людей (сопровождавшую Елизавету Федоровну сестру Марфо-Мариинской обители Варвару Яковлеву и служившего у Сергея Михайловича Ф. С. Ремеза) сбросили в шахту живыми: лишь оказавший палачам сопротивление великий князь Сергей Михайлович был убит. Смерть была мучительной: покалеченные люди умирали в течение трех дней (очевидцы рассказывали, что из шахты слышались молитвы и религиозные песнопения). Н. А. Соколов, расследовавший дело о гибели царской семьи, полагал, что «и екатеринбургское и алапаевское убийства — продукт одной воли одних лиц». Как и в Екатеринбурге, в Алапаевске в ход пустили провокацию, первоначально заявив, что находившихся под стражей Романовых похитили «белогвардейцы». Ложь достаточно быстро открылась: осенью 1918 года, после того как большевиков выбили из Алапаевска, следственным органам удалось найти ту страшную шахту, куда были сброшены тела членов дома Романовых.

Таким образом, на конкретном примере большевики доказали всему миру, что человека можно назвать виновным только на основании его происхождения. Новая мораль утверждалась на крови, а понятия добра и зла провозглашались классовыми категориями. Посеявшие ветер, большевики затем пожали бурю. Многие из них жизнью заплатили за тот мир, который, по их представлениям, должен был стать «раем на земле».

Виноваты ли они в случившемся после Октября 1917-го?

Проще всего было бы ответить положительно. Но так кажется лишь при первом приближении к вопросу. На самом деле все обстояло значительно сложнее. Большевизм был отечественным «продуктом», появившимся на русской почве далеко не случайно. Это очень верно описал Н. А. Бердяев, подчеркнувший, что большевизм — русская народная революция, разлив стихии. Революция всегда означает изменение сознания и возможна тогда, когда народные верования серьезно разрушены. Н. А. Бердяев полагал, что к началу XX века организующей духовной силы в русском обществе уже не существовало, христианство в России переживало глубокий кризис. Роковой фигурой для судьбы страны был Распутин, первый человек из народа, получивший доступ ко двору. В глазах царя и особенно царицы Распутин стал олицетворением народного православия, которое не зависит от царя и может быть для него поддержкой. Итог всем известен. «Распутин был символом духовного разложения старого мира и свидетельством о духовной неизбежности революции», — писал философ в работе «Истоки и смысл русского коммунизма».

Большевики, таким образом, оказываются силой, порожденной всем ходом русской жизни. Но при этом, придя к власти, коммунизм вбирает в себя традиции государственного абсолютизма, для которого человек — средство. «Ленин объявляет нравственным все, что способствует пролетарской революции, другого определения добра он не знает. Отсюда вытекает, что цель оправдывает средства, всякие средства. Нравственный элемент в человеческой жизни теряет самостоятельное значение. И это есть несомненная дегуманизация».

Запомним сказанное, добавив только, что добро и зло — асимметричны и могут различаться как подъем на гору от спуска с горы. Подниматься всегда тяжелее, в то время как, оступившись, — уже без усилий катишься вниз. Поэтому величие духа проявляется реже, чем хамство. Зато величие духа рано или поздно приобретает общественный резонанс, закрепляясь на века, а привычная низость мало кого задевает, вызывая лишь отвращение и брезгливость [131] . Исходя из заявленного, можно предположить, что большевики, чьи деяния часто и справедливо вызывают негодование, благодаря русской революции оказались в положении апологетов, славивших «падение вниз». Не онизаставили народ «оступиться» или обманным путем подвели его «к краю пропасти». Но они научились отстаивать диктатуру своей идеи («диктатуру пролетариата»), подчинив утопии политику и поставив человека на службу новой организации общества. В их системе координат жизнь человека значила гораздо меньше, чем жизнь организации. Смерть Николая II и стала первым доказательством этой простой и страшной идеи. Он оказался не только жертвой обстоятельств, собственной «недальновидности» или «предательства» генералов и министров, как кому угодно, но и ответчиком за грехи прошлого. В этом, думается, и заключается его подлинное историческое значение — как помазанника Божьего, глубоко любившего свой народ и свою страну, и как последнего самодержца, для которого власть никогда не была самоцелью.

131

См.: Силин А.Философия и психология власти // Свободная мысль: Теоретический и политический журнал. 1995. № 12.

Вместо эпилога ЗИГЗАГИ ИСТОРИИ: ОТ «НИКОЛАЯ КРОВАВОГО» К «ЦАРЮ-ИСКУПИТЕЛЮ»

Пытаясь найти ответ на вопрос об отношении Николая II к Григорию Распутину, поэтесса З. Н. Гиппиус вынуждена была признать, что никто никогда об этом не узнает, поскольку царь «был завязан в молчание, точно в платок. Так, в молчании, и отошел к прошлому. Ни одного слова от него не осталось. Те, что читал он по бумажке на приемах, — забылись». Фраза о молчании — ключевая. Не только З. Н. Гиппиус, но и многие современники воспринимали последнего самодержца именно как «великого молчальника», скорее как «образ» власти, ее символ, чем реального человека со всеми его достоинствами и недостатками. И сегодня Николай II для его почитателей и критиков часто предстает олицетворением прошлого, старой императорской России, для одних — великой страны, «которую мы потеряли», для других — государства с архаической политической системой, реформировать которую царь «по недальновидности» или даже «ничтожеству» не мог и не хотел.