Николай II
Шрифт:
Время от времени она также наезжала в Ставку. [226] Когда чета находила уединение посреди всего этого военного шума, царь на несколько дней забывал свои функции и оставался всего лишь мужчиной, до слепоты захваченным своей супругой после такой долгой разлуки. В бесчисленных и страстных письмах она называет его своим «возлюбленным ангелом», своей «душенькой», своим «милым», своим «дорогим Ники» и подписывается: «Твое солнышко» или «Твоя старая маленькая супруга». Когда она спешила к нему на свидание, сердце ее заранее переполнялось любовью. Они не расставались друг с другом, они пожирали друг друга глазами. Всякий посетитель был для них вторгшимся посторонним. Впоследствии генерал Дубенский, свидетель их встреч, скажет следующее: «Император был совершенно подчинен ей. Достаточно было понаблюдать за ними с четверть часа, чтобы сказать: это она – самодержица, а вовсе не он. Бросалось в глаза, что он смотрел на нее, как маленький мальчик смотрит на свою гувернантку. Когда они выходили вместе и она садилась в экипаж, он не спускал с нее глаз. По моему мнению, они были просто влюблены».
226
Отметим одну деталь: согласно традиции в Ставку женщины не допускались, и даже императрице и Великим княжнам, приезжавшим в гости, приходилось ночевать в своем поезде, а пребывание
Когда Александра Федоровна возвращалась в Петроград, оставляя за собою шлейф сожалений, Николай испытывал некоторые трудности с вхождением в колею своих военных обязанностей. Все же в известный период у него были все основания радоваться новостям с театра военных действий. Немецкое наступление на литовском фронте, предпринятое осенью 1915 года, было быстро остановлено, в начале следующего года Кавказская армия взяла Эрзерум, еще немного спустя – Трапезунд и глубоко проникла на территорию Персии; в марте того же 1916 года, чтобы облегчить положение Вердена, войска генерала Брусилова провели кровопролитное наступление в районе озера Нарочь и продвинулись до венгерских границ. Только вступление в войну Румынии и необходимость снабжать подкреплениями этого нового союзника помешали русским в полной мере пожать плоды своего успеха. В июне того же года, придя на выручку итальянским войскам под командованием генерала Кардона, сильно потесненным врагом, генерал Брусилов предпринял на юго-западном фронте генеральное наступление, продвинувшись на 35–65 километров; но наступление было остановлено у Ковеля. Эти яростные и разрозненные наступления истощали страну. В тылу росли недовольство и усталость.
Отправляясь в Могилев, царь доверил управление империей той особе, которая пользовалась у него самым безграничным доверием: своей жене. Он почитал ее умной, энергичной и вдохновенной – ее-то, неуравновешенную, порывистую и всецело подверженную влиянию оккультной силы Распутина! Вернувшись в Ставку, он пишет ей:
«Подумай, женушка моя, не прийти ли тебе на помощь к муженьку, пока он отсутствует? Какая жалость, что ты не исполнила этой обязанности давно уже или хотя бы во время войны! Я не знаю более приятного чувства, как гордиться тобой, как гордился все эти последние месяцы, когда ты неустанно докучала мне, заклиная быть твердым и держаться своего мнения. Мы только что кончили играть в домино, как я получил через Алексеева телеграмму от (командующего фронтом) Иванова, сообщавшего, что сегодня наша 11-я армия в Галиции атаковала две германские дивизии… с тем результатом, что было взято свыше 150 офицеров и 1500 солдат, 30 орудий и много пулеметов». 23 сентября 1916 года он уточняет свою мысль: «Да, действительно, тебе надо бы быть моими глазами и ушами там, в столице, пока мне приходится сидеть здесь… На твоей обязанности лежит поддерживать согласие и единение среди министров – этим ты приносишь огромную пользу мне и нашей стране! О, бесценное солнышко, я так счастлив, что ты наконец нашла себе подходящее дело! Теперь я, конечно, буду спокоен и не буду мучиться по крайней мере о внутренних делах».
Итак, с благословения Николая империей управляет его жена. В то время, как он разыгрывает из себя стратега в Ставке, она осуществляет регентство в своем сиреневом будуаре в Царском Селе. Ее новая власть кружила ей голову. Никакие другие советники, кроме Анны Вырубовой и Григория Распутина, ей были не нужны.
Оправившись от последствий железнодорожной катастрофы и восстановив отношения с царицей после кратковременной размолвки, Анна Вырубова вскоре сделалась своего рода полуофициальной посредницей между ходатаями и престолом. В ее приемной толпились светские дамы, интриговавшие в пользу своих мужей, мелкие чиновники, хлопотавшие о повышении, проходимцы, искавшие покровительства, чтобы избежать справедливого возмездия. Все ходатайства Анна Вырубова передавала императрице. Шла ли речь о найме садовника, определении на место служанки во дворце или министерском портфеле – Александра Федоровна всякий раз перед принятием решения консультировалась со старцем.
Этот последний, возросши авторитетом после недавних чудесных исцелений царевича, пользовался теперь полной вседозволенностью. Денег у него куры не клевали – благодаря маневрам двух финансистов с сомнительной репутацией, которые поддерживали его с самого начала: Мануса и Рубинштейна. Но Распутин по привычке распределял большие суммы среди бедных и увечных, которые выстраивались в очередь на улице у него под дверью. Подозрительные типы вроде полицейского агента Манасевича-Мануйлова передавали его пожелания в различные министерства. Во главе его собственного секретариата бессменно находился ростовщик и профессиональный игрок Арон Симанович, которому за солидное вознаграждение удавалось добиваться императорской милости для сомнительных нотариусов, обанкротившихся коммерсантов, уклоняющихся от отправки на фронт, осужденных трибуналами. Записками, покрытыми распутинскими каракулями и крестами, были завалены все петербургские конторы. Его жилище охранялось агентами службы безопасности; в его распоряжении был военный автомобиль с шофером-телохранителем, который поддерживал его под руки, когда он, накачавшись вдрызг, выходил из какого-нибудь питейного заведения. С каждым днем он возрастал в своей спеси, распущенности и грубости. Вот как характеризует Распутина его личный секретарь Арон Симанович: «Он вел себя в аристократических салонах с невозможным хамством… Он нарочно показывал свою мужицкую грубость и невоспитанность.
Это была удивительная картина, когда русские княгини, графини, знаменитые артистки, всесильные министры и высокопоставленные лица ухаживали за пьяным мужиком. Он обращался с ними хуже, чем с лакеями и горничными. По малейшему поводу он ругал этих аристократических дам самым непристойным образом и словами, от которых покраснели бы конюхи. Его наглость бывала неописуема.
К дамам и девушкам из общества он относился самым бесцеремонным образом, и присутствие их мужей и отцов его нисколько не смущало. Его поведение возмутило бы самую отъявленную проститутку, но, несмотря на это, почти не было случаев, когда кто-нибудь показывал свое возмущение. Все боялись его и льстили ему. Дамы целовали его испачканные едой руки и не гнушались его черных ногтей. Не употребляя столовых приборов, он за столом руками распределял среди своих поклонниц куски пищи, и те старались уверить его, что они это считают каким-то блаженством. Было отвратительно наблюдать такие сцены. Но гости Распутина привыкли к этому и все это принимали с беспримерным терпением». [227]
227
Симанович А. Воспоминания личного секретаря Распутина. – Ташкент, 1990, c. 35.
Отталкивающий облик старца не только не отвратил от него императрицу, но, напротив, Распутин сделался вдвойне дорогим для нее. Ни полицейские доклады об оргиях Распутина, ни фотографии старца в галантных компаниях, [228] ни грустные предупреждения приближенных к царской семье – ничто не могло открыть глаза Александре Федоровне. Весь мир лжет, исключая «человека Божьего». Он попросту
стал жертвой своей святости. В своих пламенных письмах, которые императрица адресовала Николаю, она постоянно ссылалась на мнение Друга. Просветленный Небом, он мог быть идеальным направляющим как в политике, так и в стратегии. Узнав, что царь созвал Совет министров в Могилеве, она пишет ему 15 сентября 1915 года: «Не забудь перед заседанием министров подержать в руке образок и несколько раз расчесать волосы Его [Распутина] гребнем». 16 сентября: «Я твердо верю в слова нашего Друга, что слава твоего царствования еще впереди. Всякий раз, когда ты наперекор желаниям кого бы то ни было упорствуешь в своем решении, мы видим его хороший результат… Ты – властелин, а не какой-нибудь Гучков, Щербатов, Кривошеин, Николай III (как некоторые осмеливаются называть Н.)… Они – ничто, а ты – всё, помазанник Божий!» 4 октября: «Вчера мы видели Гр[игория]…– он так хорошо говорил! Он просил меня тебе передать, что не ладно с новыми бумажными деньгами, [229] простой народ не может понять – у нас довольно чеканной монеты, – и это может повлечь к недоразумениям».228
Облик старца широко использовался и вражеской пропагандой – так, немецкая газета «Флигенде блеттер» опубликовала злую карикатуру: Вильгельм, измеряющий портновским аршином артиллерийский снаряд, и Николай, стоящий на коленях и измеряющий «орудие главного калибра» у Распутина… Этот рисунок немцы разбрасывали с аэропланов и цеппелинов.
229
Речь идет о выпуске, ввиду того что население припрятывало не только серебряную, но и медную монету, почтовых марок, «имевших хождение наравне с разменной монетой», как значилось на их оборотной стороне. Это было признаком скорого краха твердой российской денежной системы – до «керенок» оставался шаг.
1 ноября: «Наш Друг был всегда против войны и говорил, что Балканы не стоят того, чтобы весь мир из-за них воевал, и что Сербия окажется такой же неблагодарной, как и Болгария». 6 ноября: «Наш Друг, которого мы видели вчера вечером, когда он посылал тебе телеграмму, боится, что если у нас не будет большой армии для прохода через Румынию, то мы попадем в ловушку с тыла». 13 ноября: «Ну, вчера я виделась с нашим Другом у Ани [Вырубовой]. Он не допускает и мысли, чтобы старика [Горемыкина] уволили. (Решение об этом уже было принято. – Прим. авт.) Он все мучился и раздумывал об этом без конца». 15 ноября: «Теперь, чтобы не забыть, я должна передать тебе поручение от нашего Друга, вызванное его ночным видением. Он просит тебя приказать начать наступление возле Риги, говорит, что это необходимо, а то германцы там твердо засядут на всю зиму, что будет стоить много крови и трудно будет заставить их уйти. Теперь же мы застигнем их врасплох и добьемся того, что они отступят. Он говорит, что именно теперь это самое важное, и настоятельно просит тебя, чтобы ты приказал нашим наступать. Он говорит, что мы можем и должны это сделать, и просит меня немедленно тебе об этом написать». 22 декабря: «Наш Друг все молится и думает о войне. Он говорит, чтобы мы ему тотчас же говорили, как только случится что-нибудь особенное. Она [Анна Вырубова] ему сказала про туман, и он сделал ей выговор, что ему этого не сказали тотчас же – говорит, что туманы больше не будут мешать».
4 января 1916 г.: «Гучков очень болен, желаю ему отправиться на тот свет ради блага твоего и всей России – поэтому мое желание не греховно… Милый, подумал ли ты серьезно о Штюрмере (как о кандидате на пост премьера. – Прим. авт.). Я понимаю, что стоит рискнуть немецкой фамилией, так как известно, какой он верный человек… и он хорошо будет работать с новыми энергичными министрами». 6 января: «Наш Друг горюет о черногорцах и о том, что враг забирает всё… Он жалеет, я думаю, что это наступление начали, не спрося его. Он посоветовал бы подождать. Он все время молится и соображает, когда придет удобный момент для наступления, чтобы не терять людей без пользы». 11 января: «Не сочти меня помешанной за мою бутылочку, но наш Друг прислал ей [Анне Вырубовой] вина со своих именин, и мы все выпили по глотку, а это я отлила для тебя – кажется, мадера. Я проглотила ему в угоду (как лекарство). Ты сделай то же, пожалуйста, хотя бы тебе и не понравилось: вылей в рюмку и выпей все за его здоровье, как и мы!» Узнав, что новый министр внутренних дел Хвостов, назначенный по рекомендации Распутина, внезапно пошел против своего покровителя и объявил его опасным для режима индивидуумом, Александра Федоровна в возмущении написала царю 2 марта: «Я в отчаянии, что мы через Гр[игория] рекомендовали тебе Хв[остова]… Им овладел сам дьявол, нельзя это иначе назвать… Пока Хв[остов] у власти и имеет деньги и полицию в своих руках, я серьезно беспокоюсь за Гр[игория] и Анну!» Эту тему она развивает в письме от 4 марта: «Я серьезно беспокоюсь за А[нну]. Если нашелся человек, способный подкупить других для убийства нашего Друга, то он способен выместить злобу на ней… Я узнала из газет, что ты приказал отдать Сухом[линова] под суд. [230]
230
Идя навстречу настроениям общества, Николай согласился на производство следствия о деятельности бывшего военного министра В.А. Сухомлинова, хотя был совершенно убежден в его невиновности. Когда Сухомлинов был заключен в Петропавловскую крепость, он ощущал это как большую несправедливость. Предание его суду по обвинению в измене (как оказалось, на основании явно недостаточных данных) вызвало недоумение в кругах союзников, способствовало зарождению в народе толков о дальнейших «изменах»… Как впоследствии писал Уинстон Черчилль в книге «Неизвестная война» (Нью-Йорк, 1932 г.), «бесспорно, он был только „козлом отпущения“ за неудачи». (Прим. пер.)
Это правильно – вели снять с него аксельбанты. Говорят, что обнаружатся скверные вещи, что он брал взятки, это, вероятно, ее [жены Сухомлинова, Екатерины Викторовны, урожденной Гашкевич] вина – это очень грустно. Дорогой мой, как нам не везет! Нет настоящих „джентльменов“ – вот в чем беда, ни у кого нет приличного воспитания, внутреннего развития и принципов, на которые можно положиться. Горько разочаровываемся мы в русском народе, он такой отсталый; мы стольких знаем, а когда приходится выбирать министра, нет ни одного человека, годного на такой пост».
14 марта: «Посылаю тебе яблоко и цветок от нашего Друга – мы все получили фрукты как прощальный подарок. Он уехал сегодня вечером спокойно, говоря, что наступают лучшие времена и что он оставляет нам весеннюю погоду. Он сказал ей [Анне], что считает [командующего фронтом] Иванова подходящим на пост военного министра благодаря его огромной популярности не только в армии, но и во всей стране. В этом он безусловно прав, но ты поступи так, как найдешь лучшим».
17 марта она затронула вопрос о Государственном совете: «Государственный совет должен быть лояльно правым… Необходимо… чтобы мы могли быть твердыми при окончательном обсуждении вопроса о мире… Ради Бэби мы должны быть твердыми, иначе его наследие будет ужасным, а он с его характером не будет подчиняться другим, но будет сам господином, как и должно быть в России, пока народ еще так необразован – мосье Филипп и Гр[игорий] того же мнения».