Николай II
Шрифт:
Тем временем Ленин, еще находившийся в изгнании в Цюрихе, лихорадочно разрабатывал самые авантюристические планы возвращения в Россию. 12 марта 1917 года он телеграфировал свои приказы петроградским большевикам:
Наша тактика: полное недоверие, никакой поддержки новому правительству, Керенского особенно подозреваем, вооружение пролетариата – единственная гарантия, немедленные выборы в Петроградскую думу, никакого сближения с другими партиями. Телеграфируйте это в Петроград.
Вынеся все эти решения, он вступает в переговоры с представителями кайзера в Берне с целью попытки добиться разрешения на переезд в Россию через Германию. Вполне естественно, немцы согласились на переезд в Россию человека, который пропагандирует разложение армии и заключение сепаратного мира на любых условиях. В одном с ним вагоне, не то второго, не то третьего класса, без права выходить по пути следования, ехала его жена Надежда Крупская и еще семнадцать товарищей по изгнанию. [287] Прибытие Ленина в
287
Многие из пассажиров того вагона – как, например, Зиновьев, Радек, Шляпников – через два десятилетия будут истреблены той самой системой, за которую сражались, не щадя сил. (Прим. пер.)
20 апреля улицы заполонили манифестанты под лозунгами, враждебными Временному правительству и продолжению войны. Обеспокоенный большевистской пропагандой в армии, Керенский отправился на фронт и предпринял попытки убеждать солдат провести «революционное наступление». Первый успех под Тарнополем: российские войска вклинились в австрийские линии. Позабыв о своем бедственном положении и несчастии, постигшем его семью, окрыленный этой победой Николай заказал молебен в дворцовой церкви. Но вскоре порыв войск Керенского иссяк, и «солдаты свободы» отступили. Этот провал был немедленно использован большевиками, обвинившими Временное правительство в том, что оно напрасно положило тысячи душ. Используя в своих целях народное недовольство, они даже предприняли в начале июля попытку поднять массы на антиправительственное выступление. Правительство ответило арестами и преследованиями. Некоторые мятежные полки, расквартированные в Петрограде, были отправлены на фронт. Чтобы избежать ареста, Ленину пришлось бежать в Финляндию, где он перешел на нелегальное положение. В Петроград вернулось спокойствие, но Керенский ожидал новых подрывных актов. Кстати, не дремали и монархические группы, действовавшие в тени и грезившие о реванше. Некоторые из них мечтали о восстановлении монархии под скипетром молодого Великого князя Димитрия. Другие мечтали под покровом ночи вывезти царя в автомобиле и доставить в порт, где он мог бы сесть на английский корабль.
Все эти слухи пугали Керенского. Он снял с поста главы Временного правительства добродушного князя Львова – поклонника Льва Толстого. И вот он разом стал председателем Совета министров и военным министром! Взяв на себя этот двойной груз ответственности, он посчитал опасным дальнейшее пребывание царской семьи в Царском Селе. Нужно любой ценою удалить ее в какую-нибудь губернию, свободную от политических волнений. Николай умолял отправить его с семьей в Ливадию, но Керенский посчитал таковое невозможным. После долгих колебаний он выбрал местом пребывания бывших властителей всея Руси сибирский город Тобольск. Не потому ли был выбран именно этот отдаленный угол, что туда еще не успела дотянуться железная дорога, что население там тихо-мирно живет-поживает и добра наживает? И не потому ли, что там кончило свои дни столько впавших в опалу государственных мужей? Как бы там ни было, так поступив, Керенский рассчитывал удовлетворить экстремистов: будет справедливо, если вслед стольким революционерам сам царь отведает прелестей сибирской ссылки! Утвердившись в этом своем решении, он отправился к Николаю и заявил ему, что, по соображениям безопасности, ему с семьей придется готовиться к отъезду из Царского Села. Дать ответ на вопрос о направлении движения Керенский категорически отказался, сказав только, чтобы семья взяла с собою большое количество теплой одежды. Поначалу смущенный, Николай глянул министру прямо в глаза и пробормотал: «Я не боюсь. Я вам доверяю».
В этот день Жильяр пометил в своем дневнике: «Нам сообщили, что следует запастись теплой одеждой. Значит, нас повезут не на юг. Какой обман!» Великодушный Керенский соизволил разрешить свидание Николая с его братом – Вел. кн. Михаилом. У братьев было столько всего сказать друг другу, что они попросту не находили слов для выражения своих чувств и потому больше переминались с ноги на ногу друг перед другом, нежели пытались говорить; Керенский же во время этого свидания демонстративно затыкал уши, показывая, что ему наплевать с высокой колокольни, о чем они там беседуют. Отъезд был назначен на вечер того же дня. К полуночи семья была готова. Но ей пришлось ждать, в неуверенности и тревоге, до пяти часов утра, пока железнодорожники наконец подготовили два предназначенных для этого путешествия поезда. Опальную семью сопровождал конвой из 327 солдат и 7 офицеров. Поезд шел под флагом Страны восходящего солнца, и на вагонах, окна которых были зашторены, красовались таблички японской санитарной миссии. (Знал бы Николай в эпоху Порт-Артура и Мукдена, что ему придется путешествовать под флагом своего самого злейшего на тот момент противника, он ужаснулся бы!) Керенский проводил пленников до вокзала. «Впервые я увидел бывшую царицу только как мать своих детей, взволнованную и рыдающую. Ее сын и дочери, казалось, не столь тяжело переживали отъезд, хотя и они были расстроены и в последние минуты крайне возбуждены». [288] Николай, как обычно, держал контроль над своими нервами и улыбался блеклой улыбкой. Ему было неведомо, что глава Временного правительства поддался очарованию своего главного пленника. Позже он напишет об этом так: «В моих глазах он более не был бесчеловечным монстром, как я представлял его себе… Это был человек чрезмерно сдержанный и нерешительный… Лишенный жизненности,
он также не обладал инстинктивным знанием людей и жизни… Ничто из происходящего не было достаточно чувствительным, чтобы удивить его. Мне удалось получше рассмотреть его лицо. За этой улыбкой, за этими колдовскими глазами я угадывал что-то смертное, заледенелое». (Франц.)288
Керенский А.Ф. Цит. соч., с. 236.
… Первого августа в шесть часов утра поезд отошел от перрона. В купе, помимо опального императора с семьей, заняли места те немногие, по-прежнему преданные ему люди, которым дозволили следовать за царем: генерал Татищев, князь Василий Долгорукий, доктор Боткин, фрейлина Анастасия Гендрикова, преданный царевичу матрос Нагорный, Пьер Жильяр и еще несколько человек. Позже к ним присоединились наставник царевича Гиббс, доктор Владимир Деревенько [289] и еще одна фрейлина – баронесса София Буксгевден.
289
Его не следует путать с матросом Деревенко, бывшим «дядькой» царевича. (Прим. авт.)
Переезд проходил без инцидентов. Вокзалы, где останавливался поезд, оцеплялись войсками. Николай выходил на перрон, чтобы размять ноги. Совершив маленькую прогулку на остановке перед Вяткой, он отметит в своем дневнике: «Жара и пыль, как вчера. На всех станциях должны были по просьбе коменданта завешивать окна: глупо и скучно». (Запись от 2 августа.) «Перевалили Урал, почувствовали значительную прохладу. Екатеринбург проехали рано утром. Все эти дни часто нагонял нас второй эшелон, со стрелк'aми – встречались как со старыми знакомыми». (4 августа.) В Тюмени царская семья и сопровождавшие ее лица погрузились на три парохода. 5 августа флотилия, спускаясь вниз по Тоболу, прошла мимо села Покровского – родины Распутина… Дом покойного старца выделялся среди других построек своими размерами. Собравшись на палубе, изгнанники обратили к нему свои печальные взгляды, вспоминая своего погибшего друга. Им мерещилось, что его призрак посылает им привет из-за оконных стекол.
Наконец 6 августа флотилия достигла Тобольска. Для размещения опального семейства был предназначен губернаторский дом – большое белое и удобное, но вдрызг разоренное здание; пока его приводили в порядок, путешественники оставались жить на пароходах. Запись в царском дневнике от 8 августа: «Пошли вверх по реке Иртыш верст за десять, пристали к правому берегу и вышли погулять. Прошли кустами и, перейдя через ручей, поднялись на высокий берег, откуда открывался такой красивый вид…» Несколько дней спустя царь с царицей и детьми худо-бедно обустроились в губернаторском доме, а свита разместилась в большом купеческом особняке, находившемся на другой стороне улицы.
Охрана состояла из солдат, доставленных сюда вместе с изгнанниками из Царского Села. Они находились в подчинении все у того же полковника Кобылинского – человека доброй воли, который, как мог, старался облегчить участь пленников. Благодаря ему их жизнь протекала спокойно, согласно точному распорядку. Но царь с детьми страдали от того, что им не хватало пространства: для прогулок им отводился только маленький огород и двор, обнесенный палисадником. Как и прежде, в Царском Селе, Николай пилил дрова, копал и поливал грядки, занимался прополкой и разравнивал землю граблями. Порою прохожие, увидев его в щелочку меж досками ограды, приветствовали его или даже осеняли крестом: в этом краю революция еще не перепахала людских сердец. Торговцы посылали пленникам посылки с едою, монахини из ближнего монастыря приносили им пироги, окрестные крестьяне – яйца и молочные продукты. Царские дети продолжали учебу под наставничеством отца, Жильяра и Гиббса. Чтобы убить время, разгадывали головоломки, играли в домино. С первыми же лучами солнца все выходили на воздух. Дочь доктора Боткина, получившая разрешение приехать к своему отцу в Тобольск, свидетельствует:
«Из окон моей комнаты был виден весь дом, где помещались Их Величества, и площадка, отведенная для прогулок… Его Величество, в солдатской шинели и защитной фуражке, своей обычной походкой ходил взад и вперед от забора до забора. Великие княжны Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна в серых макинтошах и пуховых шапочках – синей и красной – быстро шагали рядом с отцом, а Анастасия и Мария, сидя на внутреннем заборе, отгораживающем город и кладовые, разговаривали с караульными солдатами». [290]
290
Мельник (урожденная Боткина) Т. Цит. соч., с. 70.
Богослужения поначалу устраивались в самом доме, в большом зале на втором этаже. Царь удивлялся тому, что ему не разрешалось даже сходить в церковь. «Ну почему вы не отпустите нас погулять в город? Неужто вы боитесь, голубчик, что я убегу?» – говорил он своим стражам. Наконец 8 сентября, по случаю праздника Рождества Богородицы, всей семье разрешили отправиться в город на церковную службу. Ее сопровождали многочисленные часовые. «Идиотское окружение», – пометит царь в своем дневнике. Тем не менее благодаря помощи местного священника и прислуги им удалось втихомолку наладить контакт с внешним миром. Александра Федоровна тайком пишет письмо своей наперснице Анне Вырубовой, заверяя ее в своей вере в Бога и любви к России, несмотря ни на какие ниспосланные ей судьбою испытания: «Дорогое мое дитя, мы никогда не расставались, все простили друг другу и только любим – я временами нетерпеливая, но сержусь, когда люди нечестны и оскорбляют тех, кого люблю. Не думай, что я смирилась (внутренне совсем смирилась, знаю, что все это ненадолго). Целую, благословляю, молюсь без конца». [291] И ранее: «Какая я стала старая, но чувствую себя матерью страны и страдаю, как за своего ребенка, и люблю мою родину, несмотря на все ужасы теперь и все согрешения. Ты знаешь, что нельзя вырвать любовь из моего сердца и Россию тоже, несмотря на черную неблагодарность к государю, которая разрывает мое сердце, – ведь это не вся страна. Болезнь, после которой она окрепнет. Господи, смилуйся и спаси Россию». (Там же.)
291
Здесь и ниже – фрагменты письма от 10 дек. 1917 г. Цит. по: Вырубова (Танеева) А. Страницы моей жизни, с. 270.