Николай II

Когда царь после трудных и долгих размышлений и под сильным напором приближенных решил созвать выборное представительство и когда уже в правительственных кругах разрабатывались законоположения о деятельности будущего законодательного органа, лишь немногие полагали, что Дума безболезненно «впишется» в систему государственных институтов и норм. Но существовала уверенность, что, невзирая на неизбежные политические эксцессы и скандальные эскапады, основная часть депутатского корпуса ответственно отнесется к своим обязанностям и, в сотрудничестве с властью, займется разработкой первоочередных законов, касавшихся земельной реформы, рабочего законодательства, реорганизации местного самоуправления. Случилось же совсем иное. Сразу обозначился непреодолимый рубеж между правительством («исторической властью») и общественностью («просвещенными кругами»).

В либеральной среде много было потрачено слов и аргументов на доказательство того, что правительство царя не хотело «действительных реформ», что во всех бедах виновато исключительно оно. Этот тезис различные общественные деятели страстно отстаивали и в России, а когда оказались в эмиграции, то и там не смогли избавиться от подобного мировоззрения, походившего уже на наваждение. Один из самых непримиримых кадетских лидеров И. И. Петрункевич и через двадцать лет после 1905 года писал: «Император Николай II в своем манифесте 17 Октября торжественно обещал установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной Думы. Тем не менее, все законы, опубликованные в промежутке времени от манифеста до созыва первой Думы, были изданы без одобрения Государственной Думы и, следовательно, были нелегальны и не могли иметь силы».

Подобной зашоренности сознания можно только удивляться. Что же должна была сделать власть, чтобы расположить к себе подобных деятелей? Ведь, согласно подобной перевернутой логике, нельзя было вообще проводить выборы, так как избирательный закон, «опубликованный в промежутке», не одобрялся Государственной Думой! Но своих полномочий ни Петрункевич и ни кто-либо из его соратников не сложил.

Когда вышел Манифест 17 октября, кадетско-либеральная фронда стала требовать, чтобы его положения начали реализовываться чуть ли не на следующий день, и стали призывать «немедленно составить» кабинет из «общественных деятелей». Никто при этом не задумывался над тем, сколько бы времени просуществовало такое правительство и когда бы наступило всеобщее крушение. А оно неизбежно последовало бы очень скоро, потому что либеральные деятели являлись людьми фразы и позы, а не людьми дела, что со всей очевидностью и проявилось позднее.

Той страны, где жили, политически лицедействовали, от имени которой выступали, той страны либералы не знали и настроения ее народной массы не понимали и не чувствовали. Россия являлась страной специфической исконно сельской культуры и цивилизации, а жизнь подавляющей части населения не имела ничего общего с европейскими нормами и традициями управления и мироустройства, которыми желали «осчастливить» народ отечественные интеллектуалы.

До сих пор немало пишущих на темы русской истории продолжают повторять, что Николай II, не желая создавать «кабинета из общественных деятелей», проявил себя политиком, не «обладающим даром предвидения». Хотелось бы спросить современных эпигонов Милюкова: кто же в России начала XX века этим качеством обладал? Футурологических способностей у царя действительно не было, но у него имелось то, что напрочь отсутствовало у его оппонентов и противников. Он обладал даром предчувствия. И сердце подсказывало ему: рано еще проводить глубокую государственно-управленческую реорганизацию, нельзя ни в коем случае спешить, иначе можно вызвать непредсказуемые последствия.

Он долго колебался, когда возникала необходимость корректировать устоявшиеся представления. С трудом соглашался с новыми условиями, но никогда не хотел заново «пересдать карты» и еще раз «сыграть партию». Примечателен следующий эпизод. Несколько дней в апреле 1906 года на совещании сановников в Царском Селе обсуждалась новая редакция Основных Законов. Особо остро встал вопрос о формулировании 1-й статьи, гласившей: «Императору Всероссийскому принадлежит самодержавная и неограниченная власть».

В первый день совещания, 9 апреля, Николай II сказал: «Вот — главный вопрос… Целый месяц я держал этот проект у себя. Меня все время мучит чувство, имею ли я перед моими предками право изменить пределы власти, которую я от них получил». Далее продолжал: «Акт 17 октября дан мною вполне сознательно, и я твердо решил довести его до конца. Но я не убежден в необходимости при этом отречься от прав и изменить определение верховной власти, существующее в статье I Основных Законов уже 109 лет. Может быть, обвинение в неискренности, — не к правительству, но ко мне лично? Принимаю на себя укоры, — но с чьей они стороны? Уверен, что 80 процентов народа будут со мною. Это дело моей совести, и я решу его сам». После колебаний и размышлений через три дня император вычеркнул слово «неограниченный», оставив лишь «самодержавный». Сохраненный титул правителя являлся данью исторической традиции.

В конце XX века, когда прошедшее время многое уже прояснило и пояснило, невозможно не признать, что либеральные противники царя в начале века не замечали. То самое легендарное «русское общество», представители которого говорили, и писали, и кричали о конституции и ответственном министерстве — составляло в лучшем случае пять-семь процентов всего населения империи. Но деятели думского призыва имели обыкновение выдвигать политические претензии не от себя или кучки единомышленников и приспешников, а исключительно от имени страны, России, народа. Болезненное самомнение мешало законодателям, «антрепренерам» думского действия, объективно оценить ситуацию и не конфронтировать бесконечно с властью, а искать соглашения с ней на приемлемых для обеих сторон условиях.

Через много лет, накануне второй мировой войны, это с грустью констатировал участник тех событий, один из главных лидеров кадетской партии Василий Маклаков: «Но что показала либеральная общественность в лице кадетской партии в эпоху Первой Государственной Думы? Она оказалась способна только мешать; мешала в их деле и революционерам, и реформаторам… А своих государственных людей она не выдвинула потому, что свою созидательную силу они могли бы показать только в сотрудничестве с исторической властью; а этого кадетская партия не захотела, так как легкомысленно вообразила, что власть «повержена» и «подняться не может», «революционеры» им подчинятся и что они все смогут одни. И жизнь прошла мимо этих детских претензий». Однако «колесо истории» всегда движется лишь в одну сторону…

Открытие Думы стало крупным общественным событием; его подробно описывали все газеты. Накануне открытия первой сессии, 27 апреля 1906 года, депутатам Государственной Думы и членам Государственного Совета устроили торжественный прием в Зимнем дворце. Событие это было совершенно необычным. Утром Николай II с Александрой Федоровной и Марией Федоровной прибыл на катере из Петергофа в Петербург и сразу же отправился в Петропавловскую крепость, где час молился у гробницы отца. Что он говорил обожаемому родителю, какие мысли и чувства его обуревали, того никому не сказал, и о том никто никогда уже не узнает. Кончалась одна эпоха, начиналась другая, а что впереди — одному Богу известно…

В середине дня началось действо в Зимнем дворце. Около двух часов из внутренних покоев дворца тронулось торжественное шествие во главе с императором и двумя императрицами. Члены царской фамилии, придворные, высшие сановники блистали парадными мундирами, лентами, орденами. На дамах, невзирая на необычно раннее время, много драгоценностей. На царе — мундир Преображенского полка, обе царицы — в белых русских сарафанах с жемчужными кокошниками на голове. Парадные одежды резко контрастировали с теми, что были на многих думских депутатах: простые косоворотки, сапоги, невзрачные серые и черные пиджаки и сюртуки.

Через пятнадцать минут под звуки национального гимна блестящая процессия вошла в тронный (Георгиевский) зал, где уже собрались депутаты Государственной Думы и Государственного Совета: первые — слева от трона, а вторые — справа. Внесли государственные регалии: знамя, печать, скипетр, державу и большую бриллиантовую корону, которые сопровождали дворцовые гренадеры в высоких медвежьих шапках. Процессия остановилась в центре зала, а регалии разместили на особых красных табуретах рядом с троном. Затем внесли аналой и царь принял окропление святой водой от петербургского митрополита. Состоялся краткий молебен. По окончании Николай II поднялся на тронное место, где министр двора подал лист бумаги с речью, которую тот стоя и зачитал.