Николай Крымов
Шрифт:
Понятие «частное» в этой картине переходит в понятие «общее». За левитановской обыденностью и внешней непритязательностью природы скрывается ее тонкая лирическая красота. А умение художника найти музыкальные, ритмические повторы выдает в нем неподражаемого мастера композиции.
Желание проникнуть в тайны природы, постичь законы жизни, возникшее еще раньше в подмосковном Краскове, где Крымов проводил летние месяцы 1914-1916 годов, еще сильнее захватило художника в Звенигороде. Бывали у художника и сомнения. Его беспокоило, что-, обладая немалым творческим опытом, он идет как бы ощупью, не имея серьезных теоретических обоснований в работе. Однако ежедневная работа на натуре позволила художнику вывести стройную теорию. Летом 1926 года под Звенигородом художник решил написать заинтересовавший его мотив: в поле около дороги стоял белый дом, окруженный группой деревьев. Живописец обратил внимание на то, что освещенный дом смотрелся необыкновенно светлым.
Вечер. 1914
Частное собрание, Москва
Летний пейзаж. Парк. 1919
Государственная Третьяковская галерея, Москва
Мельница. 1919
Калужский художественный музей
Серый день. 1923
Государственная Третьяковская галерея, Москва
Потом был дописан и весь остальной пейзаж - дорога, деревья, светлое зеленое поле и голубое небо. Этот же пейзаж художник писал и в пасмурный день, и вечером. Когда же все три этюда были поставлены рядом, стало очевидным, что в серый день дом получился светлее, чем в солнечный, а в вечернем пейзаже дом оказался написан тоном, равным дневному. Художник давно уже размышлял, что «хорошо бы иметь в живописи, как и в музыке, камертон, то есть предмет, который не терял бы своей светосилы ни днем, ни ночью, ни зимой, ни летом, был бы постоянным, не меняющимся от окружающих условий».
Открытие, как это часто бывает, пришло случайно. Однажды Крымов писал вечерний пейзаж. Раздумывая об этом «камертоне», художник закурил и совершенно машинально поднял руку с горящей спичкой на уровень глаз. Удивительно, но закат по отношению к огню спички был более темным. А с чем же можно было сравнить огонь спички? Оказалось, что он сливается с белой стеной, освещенной солнцем. Тогда-то мастер и убедился, что все тона вечера всегда темнее тонов солнечного дня. Отсюда и родилось у Крымова понятие об общем тоне в живописи.
В своих статьях об искусстве художник был образен и конкретен: «В определении понятия реалистической живописи у нас существует большая путаница. Живописью часто называют и раскрашенный рисунок, и вообще все, что выполнено красками. Некоторые признают только то, что написано жирно, размашисто и не считают живописью то, что написано детально, гладко и скромно». И далее художник утверждал: «...живопись есть передача тоном (плюс цвет) видимого материала... Тоном я называю степень светосилы цвета. Видеть тон гораздо труднее, чем видеть цвет. В этом каждый легко может убедиться, пробуя определить разницу в цвете двух светофоров.
Что один светофор - красный, а другой зеленый, это скажет каждый, но только немногие верно определят, который из них светлее».
Эта гармония цвета и тона перекликается со строками Валерия Брюсова:
Есть тонкие властительные связи
Меж контуром и запахом цветка.
В нашей стране 1930-е годы были временем жесткой регламентации живописного процесса. Не вступая в дискуссии с политизированными критиками, Крымов, опираясь на искусство великих предшественников, продолжал развивать свою теорию тона в живописи: «Левитан в своих работах очень точно, может быть и сознательно... передавал общий тон в природе, что и давало ему возможность с необычайной правдивостью изображать моменты дня. Все его картины столь разнообразны по общему тону, что мы сразу видим, какой именно день и какой момент дня изображен художником».
В своих теоретических заметках художник обобщил то, что он, пейзажист, наблюдал десятилетиями: в природе в сумерках все соответственно темнее, чем в дневные часы; в солнечный день все освещенные предметы светлее, чем в пасмурный день; в комнате темнее, чем под открытым небом; в лесу темнее, чем в поле; вечером куст внизу всегда нужно брать теплым цветом, а верх холодным и т. д. Он отчетливо осознавал, как трудно не ошибиться в тенях облаков. Именно на примере своего ежедневного труда художник вывел аксиому, что лес обычно темнее, а кусты - светлее. «За траву принимают даже серый цвет, если верен тон. Чем меньше просвет неба и кроны деревьев, тем он темнее по тону».
Изменение в пейзаже отношений по тону и цвету в разное время суток. Учебный пейзаж-таблица. 1934
Государственная Третьяковская галерея, Москва
Вечер в деревне. 1927
Таганрогская картинная галерея
Лето. Этюд
Рязанский художественный музей
Полдень. 1910-е
Вологодская картинная галерея
Желая зрительно воплотить свои теоретические искания, Крымов в 1934 году написал учебный пейзаж-таблицу, которую назвал Изменения в пейзаже отношений по тону и цвету в разное время суток. Увидевшие ее художники Кукрыниксы были поражены, рассматривая один и тот же пейзаж, повторяющийся девять раз в разное время дня и ночи. Небольшой пейзаж: белый дом с красной крышей, рядом с ним поляна, а вдали лес - повторялся при ярком солнце, в серый день и на закате, поздним вечером и в лунную ночь. Эта работа наглядно показывала изменения тона и цвета в зависимости от времени дня и состояния погоды. Для художников было откровением, что окно, написанное в безлунную ночь темно-коричневой краской, светилось на фоне темной зелени, стен дома и земли.
Крымовская теория позволяла ему быстро находить ошибки в работе начинающих живописцев: «При определении художественного качества живописных работ в первую очередь необходимо обращать внимание на верность общего тона, на общую правильность и точность передачи природы. У нас, однако, существуют разные ничего не говорящие пустяковые определения достоинств и недостатков картин. Говорят: вкусно, интересно, мягко, свежо, легко, любопытно, жестко, сухо и т. д. и т. п. Когда молодые художники овладеют общим тоном, все это отпадет и останется только “верно” и “хорошо”. Хорошо только тогда, когда верно, и верно, если хорошо», - уверенно говорил он.
Учитель и его ученики
Разработанная Крымовым теория тональной живописи интересна не только как важное обоснование живописного процесса. Она была необходима в занятиях Николая Петровича со студентами. За свою жизнь художник несколько раз оказывался педагогом. Вскоре после октября 1917 года на Пречистенских рабочих курсах было организовано отделение ИЗО, которое пресса того времени назвала «Народной художественной академией». В 1920 году они превратились в Пречистенский практический институт с факультетом изобразительного искусства. Крымов работал там вместе с художниками Константином Коровиным, Николаем Ульяновым, скульптором Василием Ватагиным, искусствоведом Борисом Виппером. Но вскоре этот институт перестал существовать. В 1920-1922 годах Крымов преподавал во Вхутемасе, но самой плодотворной оказалась работа в Изотехникуме памяти 1905 года (1934-1936). И хотя тяжелая болезнь прервала эту деятельность, его ученики на всю жизнь сохранили не просто теплое отношение к маститому живописцу, но вспоминали его занятия с искренним воодушевлением.
У мельницы. 1927
Государственная Третьяковская галерея, Москва
Зима. Крыши. 1934
Частное собрание, Москва
Многие из учеников запомнили тот день, когда к ним впервые пришел новый преподаватель. Это был 4-й курс, и студенты уже писали двухфигурные постановки и обнаженную модель. Осмотрев их работы, Николай Петрович заметил: «Писать вы не умеете. Все надо начинать сначала», и предложил «молодым дарованиям» написать натюрморт, который еще следовало построить. К следующему занятию студенты по просьбе Крымова сбили из фанеры небольшую ширмочку-гармошку высотой 80 сантиметров со створками шириной около 15 сантиметров. Потом Николай Петрович покрасил створки разными цветами и поставил ширмочку на стол в глубине мастерской так, что створки теплых цветов освещались дневным светом из окон, а створки холодных - электрической лампочкой. «Получилась интересная, нарядная штука, которую можно было написать, только верно взяв цвет и тон», - вспоминал Юрий Ку- гач. В процессе работы над этим заданием художники постигали много нового: для них было откровением, что белый цвет, освещенный лампой, равнялся по тону желтому, на который падал свет из окна.