Николай Самохин. Том 1. Рассказы. Избранные произведения в 2-х томах
Шрифт:
На всякий случай я все же зажмурила глаза и решила считать до тысячи, а к этому времени мы уж наверняка поднимемся.
При счете семьсот пятьдесят самолет два раза дернулся и снова затих. «Все, летим», – подумала я, открывая глаза. Первое, что я увидела в иллюминатор, были чьи-то толстые ноги в шерстяных носках и резиновых ботах. Ноги потоптались маленько и зашагали от иллюминатора. И тогда стало видно, что принадлежат они пожилой тетеньке, которая на полном ходу спокойно разгуливает по крылу самолета, волоча за собой шланг. Не успела я изумиться, как в самолет вошла та самая дама,
– Я присутствовала при погрузке! – победоносно сообщила дама. – Дачу они захотели! Пусть лучше застрелятся!
Паганель высунул бороду из-за спинки переднего сиденья:
– При погрузке в самолет?
– Нет, на тележку.
– А наших рюкзачков там не заметили? – Это уже дядя Коля спросил.
– Рюкзаков не видела, – сказала дама.
– Хотел бы я знать, куда они сейчас летят? – вздохнул дядя Коля.
Мы-то сами никуда пока не летели. Это я окончательно поняла, когда из-за перегородки вышла стюардесса и сказала:
– Мужчина, сдавший в багаж ведро с вареньем, пройдите к трапу!
Кругом засмеялись и заговорили:
– Во дает, кретин!
– Ну, сейчас его чайком попотчуют!
– Надо же, додумался!
– А эта куда смотрела, приемщица?
– Физиономию ему этим вареньем вымазать!
Стюардесса похлопала в ладоши:
– Товарищи, кто сдавал ведро? Не задерживайте рейс!
– А в чем дело? – спросил папа.
– Так это ваше ведро? – наклонилась к нему стюардесса.
– Нет, не ихнее, – сказала дама. – У них рюкзаки были. А это ведро я вроде видела. Оно рядом с моими чемоданами стояло. Розовой тряпкой завязанное.
– Бедные чемоданы! – хихикнули сзади.
– Выбросить к свиньям его, раз хозяин не признается! – посоветовал кто-то.
– Выбрасывать мы не имеем права, – объяснила стюардесса.
– А вот перемажет оно другие вещи – так отвечать не будем. Так и знайте.
– Да уж, поди, перемазали, – догадалась бабушка в платочке. – Они ведь их как швыряют-то, господи! Одно слово – чужое добро, не свое.
– А-а-а, чужое! – вскочила вдруг дама, сообразившая наконец, что и ее красивым чемоданам грозит опасность. – А ты зачем сдавала его, вредительница!
– Тише вы! – сказали даме. – Чего кидаетесь? Слышали же – мужчина сдавал.
– А мне хоть черт! – заявила дама. – Я с него с живого не слезу – пусть только пятнышко останется!
– Так он и пришел за ним, – произнес тот же голос. – Сидит, поди, где-то, суслик, – хвост поджал.
Папа подумал немножко, поприкидывал в уме и сделал вывод:
– Наши рюкзаки не перемажутся. Заведомо.
– Конечно, – живо откликнулся дядя Коля. – А чего им мазаться. Они чистенькие прилетят… в Самарканд.
Мужчина, сдавший ведро, так и не отозвался, и мы полетели, заминированные его вражеским вареньем. Скоро, правда, все позабыли про это ведро – самолет набирал высоту, стало неприятно закладывать уши, пассажиры сосали леденцы и обессилено закатывали глаза.
Дядя Толя опять повернулся к нам и возбужденным голосом сообщил:
– Ну, летим. Возврата теперь нет. Через три часа будем в Иркутске, затем – еще два часа до Хабаровска,
час – от Хабаровска до Владивостока и там – минут пятьдесят до бухты Посьета на местном рейсе. Короче, уже завтра утром я буду кормить вас жареными трепангами. Если поправлюсь. Пока еще чувствую слабость. Но думаю, что море и солнце поставят меня на ноги.– Уж эти мне ученые затворники, – скептически хмыкнул дядя Коля. – Жизни не знаете. Так летать можно – только не выходя из кабинета. А где коэффициент на нелетную погоду? На несовпадение рейсов? На тетю Пашу? Тоже мне – прогнозист.
– На какую тетю Пашу?
– Которая тетя Мотя, – буркнул дядя Коля. – Погоди, еще наплачешься.
…Утром мы прилетели во Владивосток. В аэропорту было тепло, сумрачно и мокро. Сверху сыпалась водяная пыль, незаметная глазу, но такая плотная, что куртки наши через минуту заблестели, а через пять минут с них покатились тяжелые капли.
– Ну что, гады-физики? Где ваше солнце? – немедленно задрался дядя Коля.
Паганель лизнул ладонь и разнеженно вздохнул:
– Приморье. Чувствуете?.. Это ничего не значит, здесь – дождь, а в Посьете, возможно, солнце. Приморье – оно такое. Надо скорее в Посьет.
Даже сдержанный папа засуетился.
– В Посьет, в Посьет, – повторял он. – И немедленно в море. Первым делом надо поймать кальмара и сфотографироваться с ним. Представляешь кадрик, малыш, ты – с живым кальмаром в руках?!
– Это какие еще кальмары? – спросил дядя Коля – Которые корабли, что ли, топят?
Вопиющая дяди Колина безграмотность тут же была наказана – его заставили получать рюкзаки. А мы втроем пошли узнавать про билеты на Посьет.
Самолеты в Посьет, конечно, не летали. Они вообще никуда не летали. Девушка из справочного бюро прямо так и сказала:
– Рейсов нет, и неизвестно.
– Что именно неизвестно? – попытался уточнить Паганель.
– Ничего не известно, – сказала девушка.
Возле багажного павильона, подняв руки вверх, сдавался кому-то растерянный дядя Коля. Увидев нас, он, не опуская рук, шагнул навстречу и попросил:
– Понюхайте меня.
Паганель нюхать отказался, поскольку в связи с недомоганием у него заложило нос.
Папа же, вытянув шею, осторожно обнюхал рукав дяди Колиной куртки.
– Варенье, – определил он. – Смородиновое. Кондиционная вещь.
– Ага, кондиционное, – согласился дядя Коля. – На клею оно, что ли? Не оттирается, холера! – Он кивнул на рюкзаки.
И тогда мы сообразили, что рюкзаки наши потемнели не от дождя – они были густо залиты смородиновым вареньем…
ГЛАВА III
Будущий Сан-Франциско. Куда люди едут.
Встреча с Японским морем.
Кроме дяди Толи-Паганеля, никто из нас до этого не бывал во Владивостоке. Даже папа, объездивший большую половину мира. Со стороны, однако, могло показаться, что, наоборот, никогда не бывал в этих краях один Паганель. Он высовывал нос в неплотно прикрытую дверь автобуса, шумно вдыхал целительный морской воздух, ахал, причмокивал и без конца тормошил нас, приглашая любоваться окрестностями дороги, ведущей из аэропорта в город.