Николайо Андретти

Я пожала плечами.

— У миссис Розарио не было на это денег. Поэтому мы втроем — моя биологическая мать, отец и я — переехали в другой многоквартирный дом, где они решили, что я уже достаточно взрослая, чтобы управлять наркотиками для папы, — с горечью произношу я. — В конце концов, кто станет арестовывать пятилетнего ребенка, продающего шоколадные батончики за деньги? Только это были не шоколадные батончики.

Ник слегка кивает в знак понимания, как будто ему известна эта афера, что не удивило бы меня, учитывая его прошлое. Не то чтобы я думала, что подставу моего "отца" мог провернуть кто-то, связанный с мафией. Кто-то вроде Ника.

Мой отец был мелкой сошкой. Головастиком в безбрежном океане. Ник, с другой стороны, кажется мне человеком, который будет доминировать в любом бассейне, где он плавает. А это, вероятно, означает, что он знает все игры. Например, о той, которую отец заставлял меня проводить.

Я продолжаю, несмотря на то, что Ник знаком с этой игрой, но мне почему-то нужно поговорить об этом:

— Это были просто наркотики, завернутые в золотую фольгу, и это работало. Я торговала наркотиками для самого дорогого папочки, пока моя мать не забеременела Миной от другого мужчины. После этого отец ушел, но я уже была знакома с оружием, насилием и убийствами, которые сопутствовали торговле наркотиками.

Ник изучает меня, и мне приятно видеть, что в его глазах нет сочувствия. Они просто пустые. Полная противоположность тому, что я ожидала. Я рассказала об этом только одному человеку, и она начала плакать и пыталась задушить меня объятиями.

Я была на собеседовании с выпускниками для поступления в Университет Уилтона. Выпускница, которая проводила собеседование, была филантропической женщиной, богатой старыми деньгами. Я знала, что если пройду собеседование на отлично, она замолвит за меня словечко, и это будет иметь большое значение в процессе приема.

Так что я смирилась и рассказала ей свою душещипательную историю. Я поведала ей слезливую правду Хилари Суэнк, получившей "Оскар", о том, что мои родители никогда не хотели меня, что отец подсадил меня на наркотики в пять лет, а мама бросила меня с ребенком, когда мне было восемь лет, я понятия не имела, что делаю, и была вынуждена умолять соседскую женщину-наркоманку о помощи.

Затем я рассказала историю о том, как, несмотря на все это, у меня были отличные оценки в школе, работа на полную ставку, мечта о Лиге плюща, звезды в глазах и все прочие искупительные истории о том, как ребенок из внутреннего города поступает в колледж, становится президентом мира или еще какие-нибудь фантастические, возвышающие душу элементы истории, которые она хотела услышать.

В конце я рассказала ей вдохновляющую историю и сказала, что все, что я делала, было ради Мины, что было самой большой правдой из всех, и леди просто разрыдалась.

Она прямо-таки рыдала мне в плечо, и мне пришлось утешать ее большую часть получаса, пока она не выпрямилась и не сказала:

— Мне так жаль, что это случилось с тобой, дорогая. Ты такая сильная, что пережила все это.

А ее глаза?

В них было столько жалости, что мне захотелось блевать. Содрать ее с кожи и закричать: "Мне не нужна твоя жалость. Мне нужна только Мина!"

Да, было здорово, что она заботилась обо мне настолько, что плакала, но это было не то, что мне нужно или хотелось. Я была ребенком, принимающим решения от имени другого ребенка, и ни на секунду не почувствовала, что знаю, что делаю.

Я хотела, чтобы кто-то говорил мне, что делать. Мне нужно было подтверждение того, что мой путь правильный. Я не получила такого подтверждения, но я получила ее жалость и, позже, принятие в Уилтон.

И после этого я больше никогда не хотела никому об этом рассказывать. Но когда я смотрю на Ника и вижу, как он впитывает мои слова без осуждения и даже без реакции, мне кажется, что моя боль и мое прошлое — это совершенно нормально. Ничего такого, из-за чего стоило бы реагировать.

Я не чувствую себя хрупкой куклой, которой меня выставили выпускники Уилтона, и не чувствую себя злодейкой, в чем я себя часто убеждаю. Я просто чувствую себя… нормальной. И несмотря на свое первоначальное нежелание, я понимаю, что на самом деле не против поговорить о своем прошлом. Это почти катарсис.

Даже если на меня давили, чтобы я все раскрыла.

Ник слегка наклоняет голову в сторону и изучает меня.

— Торговля наркотиками опасна. Как, черт возьми, ты еще жива?

— Во многом это удача. Но отец также отправлял меня к своим давним клиентам, которые, в большинстве своем, никогда не доставляли ему проблем в прошлом и вряд ли будут доставлять в будущем. Большинство клиентов просто оставляли меня в покое, потому что система работала, а я в то время была еще ребенком. Пока я была жива, их поставки не прекращались.

Он кивает, и я ожидаю, что он сделает замечание по поводу моих слов, когда он признается:

— Я уже решил, что позволю тебе остаться, прежде чем ты вошла в дверь.

У меня отпадает челюсть.

— Тогда почему я должна была рассказывать тебе все это?

Он непринужденно пожимает плечами, как будто я не просто так обнажилась перед ним.

— Я хотел, чтобы ты знала, что я знаю о Мине, и я хотел узнать больше о тебе.

Мои губы удивленно поджимаются, но я ничего не отвечаю на его слова, потому что даже не знаю, что из них сделать. Вторая половина была бы почти милой, если бы ей не предшествовало неопределенное — возможно, угрожающее — высказывание о человеке, которого я люблю больше всего на свете.

И самое печальное?

Его руки по обе стороны от меня, его лицо близко к моему, а аромат его мужественности окутывает меня — это самое романтичное, что мне когда-либо говорили.

25

Горечь подобна раку.

Она разъедает хозяина.

Но гнев подобен огню.

Он сжигает все дотла.

Человек

МИНКА РЕЙНОЛЬДС

— Мы уходим, — внезапно говорит Ник, убирая руки со стойки кухонного острова и вставая в полный рост.

— Куда мы идем? — спрашиваю я.

Он оборачивается и смотрит на меня. Через некоторое время он, наконец, говорит:

— Увидишь, когда мы приедем.

Я тянусь к его руке, останавливая его движение, но в то же время у меня почти останавливается сердце. Он смотрит на мои пальцы и на то, как они крепко сжимают массивные бицепсы, а я быстро отдергиваю их, как будто их обожгло прикосновение.

А может, так оно и было.

Я все еще чувствую жар от его тела — от пульсирующего между нами притяжения — на кончиках своих пальцев.

— Просто скажи мне, куда мы идем, — говорю я, вытряхивая из головы последствия короткого контакта и ненавидя себя за то, что он так на меня повлиял. Я делаю глубокий вдох и рискую, потому что он еще не убил меня, так что, думаю, и не убьет. — Я знаю, что ты связан с мафией.

Я ожидала, что он будет выглядеть испуганным, но он этого не сделал.