Никто и звать никак
Шрифт:
Мужья взяли под руку Юляшку-Юленьку. Теперь гуляющая пара почти не привлекала внимания человеческого отребья.
— Ну, кто там? — шёпотом спросил Сергей. — Мальчик, девочка?
— Не знаю. Мы ушли недопроверившись.
— Да что там случилось? — повысил голос Антон.
— Не там, а тут, — Юленька положила ладошку на живот. — Доктора сказали — у нас двойня будет.
Теперь на ровном месте споткнулись мужья. — Хорошо хоть Антон не спросил сдуру: «У кого, у нас?»
На семейный совет забились в будуар. Сидели на диванчике, прижавшись друг к
Если по двойне родилось у каждой пары, то в каждом из малышей будет обитать две индивидуальности. Четверо детей — целый детский сад!
— Вот бы здорово было, — тихо произнесла Юленька, — чтобы каждому из малышей отдельное тело.
— Налог на роскошь какой назначат, догадываешься? Нам такой вовек не поднять.
— А мы не будем платить. Скажем: нет денег — и всё тут. Мы же не покупали детишек, они сами родились. Где тут роскошь?
— Нас никто и не спросит. Придут и подселят в каждое тело дополнительных квартирантов. Хорошо, если одногодков с нашими, а то дадут старших по возрасту, так они наших малышей затюкают.
— Я не хочу, — в унисон произнесли Юляшка и Юленька.
— Да будет вам, — успокаивающе произнёс Сергей. — Может, ещё и обойдётся. Это редко бывает, чтобы в двойне каждому отдельное тело выпало. Родится у нас четверо детишек; в тесноте, да не в обиде. Зато веселья сколько…
Так ничего и не придумавши, продолжали жить, словно ничего и не произошло, только женская часть семьи испуганно вздрагивала при всяком упоминании о врачах и наотрез отказывалась идти на какое бы то ни было обследование.
— Вот рожу, — одинаковыми словами отвечала и Юленька, и Юляшка, — тогда и узнаем, кто там и сколько.
Отворачиваться, не желая смотреть жизни в глаза, можно было сколько угодно, однако рано или поздно, жизнь сама глянет тебе в глаза, и тут уже не отвертишься. Люби докторов или не люби, а пришло время, и Юлию, обеих, разумеется, увезли в роддом. Антон с Сергеем, как и полагается, шатался под окнами, не зная, куда себя преклонить, искательно заглядывал в лицо каждому, выходящему из заветных дверей, и, вообще, вёл себя в должной мере дурацки.
Наконец, ближе к вечеру, из дверей выглянула толстая акушерка.
— Две Юлии, это чья будет жена?
— Мои, — выдохнули Сергей с Антоном.
— Поздравляю, папаши. Родила ваша зазноба.
— Кого?
— Будто сами не знаете, — садистически тянула толстуха. — Как и обещано, двойню. Такие телятки славные.
Новоявленные папы не сразу и сообразили, что телятками работники роддома называют новорождённые тела, которым не показана психологическая идентификация. Пройдёт год, мозг новорождённого окрепнет, и можно будет определить, сколько детей оказалось в новеньком тельце, и кто родители этих малышей. А пока это тела или, попросту, телятки.
— Ну, кто всё-таки? — взмолились отцы, шаря непослушными пальцами в кошельке.
— У нас без обмана, — ответствовала акушерка, пряча мзду. — Полный ассортимент:
мальчик и девочка. А уж кто из них чей — сами разбирайтесь.Нет больше будуара, и диванчик увезли в комиссионный, где его за полцены купила другая счастливая семья. Детская стала детской в полном смысле этого слова. Пеленальный столик, он же — комод, и две вплотную сдвинутые кроватки. Присыпки и кремы, распашонки, пелёнки, подгузники, которые вновь пришли на смену слишком дорогим и, что особенно важно, одноразовым памперсам. Но главным были, конечно, не вещи, а жители комнаты — два маленьких беспомощных человечка. У них ещё не было имён, с ними всё было неясно, но они жили на этом свете, в этой комнате. А что ещё нужно, чтобы жизнь обрела смысл?
— Смотри, — говорила Юляшка, — он меня узнаёт.
— Где?
— Да вот, головёнкой как вертит.
— Он всегда вертит, у него шило в попке.
— Это у тебя шило в попке, а он мне улыбается.
— Попка-то у нас общая. Я гадаю, что тебе не сидится, а это моё шило тебе колет.
— Ну тебя… Ляльку давай кормить, а то наш проглот всё высосет, сестрёнке не оставит.
— Юль, а как ты своих хочешь назвать?
— Я ещё не знаю.
— Я сына Виталиком назову, потому что он живчик, а дочку Сонечкой, за то, что она спит много. Даже кушает с закрытыми глазками.
— А потом как окажется, что мальчик и не твой вовсе, а ты уже привыкла и по имени его зовёшь.
— Я и без того привыкла. Я его рожала, сейчас, вот, кормлю. Как же это — не мой? Теперь уже не переиграешь, они оба мои, что бы там врачи с психологами ни говорили.
— Верно. И мои тоже — оба. Только как их звать я пока не придумала.
За такими разговорами время летит быстро, а уж как споро дети растут — и не представить.
Патронажная сестра приходила проведать теляток два раза в неделю. Такая частота пугала вечно тревожную Юленьку, хотя сестра и говорила, что с детишками всё в порядке, просто за двойней нужен более серьёзный пригляд.
Отцы, как это часто бывает, поначалу испугались, увидав новорождённых. Невоздержанный на язык Антон даже брякнул что-то на счёт паучат, за что был подвергнут остракизму, и даже заступничество Сергея ему не помогло. Дети росли и вскоре с ними возилась не только женская часть семьи. Пришло время первых улыбок, первого зуба и старательного гуления, в котором изощрённый родительский слух усматривал и «папу», и «маму», и великое множество иных будущих слов. И, наконец, пришло время первой повестки.
Без бумажки ты букашка. Пока не выдано свидетельство о рождении, младенец не может считаться родившимся. Сколько детей находится в каждом тщедушном тельце, кто их папа и мама — на эти вопросы может ответить только психологическая идентификация. А до тех пор в крошечной детской живут не ребятки, а телятки, вернее, тела, у которых есть номера, но нет имён.
Управление Психологического Здоровья находилось в центре города, и туда отправились всей семьёй. Впереди Юляшка-Юленька катили двухместную коляску, на которую оборачивались встречные. Чуть сзади вышагивали Антон-Сергей всем видом решительно показывая, что жёны и дети находятся под защитой, и никому не рекомендуется на них посягать.