Никто не заплачет

Денис родился в Праге, в закрытом военном госпитале. Ксения Анатольевна не работала, сидела дома с детьми, вылизывала казенную четырехкомнатную квартиру, с удовольствием ходила по чистеньким пражским магазинам, которые нельзя было сравнить с московскими по количеству и качеству продуктов. Она быстро научилась говорить по-чешски, увлеклась кулинарией, собирала коллекцию рецептов, вечерами перед телевизором вязала красивые свитера мужу и детям. За рояль она садилась только на детских утренниках, проходивших иногда в Доме офицеров Советской Армии.

В общем, жизнь ее текла спокойно и уютно, мальчики росли здоровыми, разумными. Годы летели совсем незаметно.

Но все рухнуло в одночасье, вместе с Берлинской стеной и развалом системы социализма. Надо было возвращаться в Россию. У Владимира Николаевича начались проблемы с работой. Стало катастрофически не хватать денег. Но главное, полковник Курбатов не мог сориентироваться в новой системе ценностей. Черное оказалось белым, белое — черным. Организация, которой он отдал жизнь и душу, теперь публично называлась палаческой, средства массовой информации нагло вопили о застенках Лубянки, бывшие враги советской власти объявлялись героями и мучениками совести. Святое слово «чекист» стало ругательным. Сыновья-студенты взахлеб читали Солженицына, Владимирова, Сахарова и прочих врагов. Когда он вырывал у них эти гнусные, клеветнические пасквили, кричал, хлопал кулаком по столу, они снисходительно усмехались и уговаривали папу «не нервничать».

Нет, Владимир Николаевич не был слеп и наивен, многие недостатки рухнувшей системы он знал изнутри. Но в его душе зерна отделялись от плевел, он верил в святость системы как таковой, а недостатки считал отдельными и временными.

В определенном смысле Владимир Николаевич был человеком глубоко религиозным. Его божеством с раннего детства была советская власть.

В ночь, когда торжествующая толпа снесла памятник великому чекисту Феликсу Дзержинскому с пьедестала, полковник впервые в жизни напился до одури, а под утро пустил себе пулю в лоб.

Ксении Анатольевне казалось, она не сумеет пережить самоубийство мужа. Мир рухнул для нее. Но постепенно она справилась, надо было жить дальше. И не просто жить, а на какие-то средства. Мальчики заканчивали МГИМО, получали стипендию, пытались подрабатывать как могли, но Ксения Анатольевна не хотела, чтобы они отвлекались от учебы.

Она вспомнила о фортепиано, стала обзванивать своих бывших сокурсников по консерватории, ей помогли найти учеников для частных уроков, а потом она устроилась и на постоянную работу, преподавала музыку в платной гимназии.

Постепенно жизнь стала опять входить в определенную колею. Конечно, она не была уже такой сытой, спокойной и благополучной.

Ксения Анатольевна не переставала поражаться, как изменились времена. Если еще недавно диплом МГИМО был стопроцентным пропуском в светлое, обеспеченное будущее, то теперь даже у выпускников этого престижнейшего вуза возникали проблемы с трудоустройством. То есть, конечно, безработица ее сыновьям не грозила. Но мальчики хотели сразу много денег, а ни одна государственная служба сразу много не давала. Между тем вокруг было столько соблазнов, столько примеров быстрого, легкого богатства без всяких дипломов. Оба сына плюнули на свое элитарное образование, занялись сомнительным бизнесом. Это серьезно беспокоило Ксению Анатольевну, однако она не ждала еще одной беды в своей семье.

Но беда случилась такая, страшнее которой нет ничего на свете. Погиб Дениска, младший сын. Она не видела его мертвым. Антон привез из Праги маленькую керамическую урну — все, что осталось от ее мальчика. Теперь все ее мысли были об одном: она никогда не сможет попрощаться с сыном. Она не понимала, почему Антон не взял ее с собой в Прагу, почему надо куда-то уезжать сейчас. В голове был тяжелый, мертвый туман.

— Пойдем, мамочка, я тебя уложу. Тебе надо поспать, — услышала она голос старшего сына.

Оказывается, он скормил ей всю тарелку бульона и теперь протягивал на ладони две маленькие таблетки.

— Выпей, пожалуйста, это седуксен.

Она послушно запила таблетки холодным чаем и, глядя на Антона пустыми, бессмысленными глазами, спросила:

— Зачем ты это сделал? Зачем ты сжег Дениску?

Антон ничего не ответил. Поднял ее под локти повел в комнату.

— Раздевайся и ложись. Завтра нам рано вставать.

Когда она легла в постель, он тихонько прикрыл за собой дверь, отправился на кухню, закурил и заметил, что руки дрожат.

— А ведь маму надо показать хорошему психиатру, — сказал он самому себе шепотом, — как только все кончится, я обязательно найду лучшего специалиста.

Глава 10

Захар приходил раз в неделю, брал Колю с собой в город. Первое время водил в кино, потом, когда потеплело и запахло весной, они подолгу гуляли, обедали в ресторанах. Иногда за столиком с ними оказывались какие-нибудь приятели Захара, с наколками на руках, с золотыми зубами. Изредка появлялись женщины, они казались Коле необыкновенно красивыми. Одеты они были во все заграничное, в ушах и на пальцах сверкали драгоценные камни.

Разговоры обычно велись непонятные, с каждым Захар общался по-разному. С одним говорил строгим голосом, рублеными скупыми фразами, словно приказы отдавал. Над другим посмеивался, как бы про себя. Собеседник не замечал, но Коля всегда чувствовал это.

Только с одним человеком он беседовал как с равным.

Однажды, войдя в зал ресторана «Прага», Коля заметил за дальним столиком известного эстрадного певца, которого много раз видел по телевизору. Певец пел на всяких праздничных концертах песни про партию, про Ленина, в общем, идейную муть. Голос его без конца звучал по радио, и в интернате его знал каждый, даже самый последний дебил.

Захар прошел сквозь зал именно к этому столику, и они с певцом обнялись, как старые друзья. Коле певец приветливо улыбнулся, пожал руку, порывшись в карманах дорогого пиджака, извлек маленький заграничный ножичек с несколькими складными лезвиями и протянул Сквозняку:

— Держи, малыш.

Этот красивый удобный ножичек на многие годы стал для Сквозняка чем-то вроде талисмана.

С певцом Захар не говорил о делах. Они смеялись, рассказывали анекдоты, певец сыпал известными на всю страну именами, словно шелухой от семечек. На прощание он ласково потрепал Колю по щеке.

— Певец — твой друг? — спросил он потом Захара.

— Почти.

— Он тоже вор?

— Нет. Он — один из самых богатых людей в России. Ему по жизни надо дружить с ворами.

— А если он не будет?

— Станет бедным.

— Почему? Он ведь может поставить хорошие замки, сделать у себя в квартире железную дверь. Захар тихо засмеялся и покачал головой.

— Замки сломают, дверь взорвут, и вообще много есть разных способов… А вот если знают, что он со мной и с такими, как я, в ресторане сидит, никто к нему не сунется.