Никто

Одиссей довольно долго шептал что-то на ухо Ноемону, после чего тот сказал:

— Достойный мой товарищ говорит, что в свое время знавал некоего Хриза, прорицателя Аполлонова в городе Троаде вблизи Трои.

— Троя? — переспросила Цирцея. — Странное название. Где этот город? Впервые слышу такое название. А Хриз не один на белом свете. Не думаю, чтоб тот жестокий и развратный малый мог обладать священным даром провидения. Но почему об этом не сказал мне сам твой друг? Он ведь не немой?

— Нет, госпожа, — произнес Одиссей с некоторым усилием, и голос его прозвенел как натянутая струна, — я просто боюсь, чтобы мой голос не напомнил тебе когото, кого ты когда-то очень хорошо знала.

— Очень хорошо знала? — величаво удивилась Цирция. — Я кого-то очень хорошо знала? Кто же это такой? Я никогда не прилагала стараний к тому, чтобы хорошо узнать кого бы то ни было из смертных. Не думаю, что подобное знание было бы мне хоть чем-то полезно или необходимо. Наклонности моих зверюшек я, правда, изучила очень даже неплохо, признаю, ибо провела среди них немало приятных часов, удовлетворяя их естественные нужды. Но хорошо знать смертных? Это не моя страсть. Пусть занимаются этим те, кому это нужно. И какое же имя носил тот человек, которого, по вашим словам, я якобы знала и даже очень хорошо?

— Одиссей, царь Итаки, — сказал Одиссей.

На сей раз Цирцея даже не удивилась, холодное равнодушие придало ее двойственному лицу вид застывшей маски.

— Одиссей? Царь? Итака? Странные вещи рассказываешь ты, благородный пришелец. Не исключаю, что среди многих других мог сюда забрести и смертный с таким именем и из тех мест. Но вы-то, призванные исполнить столь важное поручение, конечно, не предполагаете, что я у каждого спрашивала его имя, а хоть бы и так, разве могла бы я их всех запомнить?

Тут вмешался Ноемон:

— Слова твои резонны, госпожа. Я же тебе с самого начала сказал, что мы не принадлежим к божественному племени, и как люди смертные, хотя во многих смыслах от остальных отличающиеся, мы, возможно, говорим о делах смертных не вполне ясно и понятно для тебя, по рождению происходящей из высших сфер. Угодно ли тебе еще что-нибудь нам сообщить?

— О да, — отвечала Цирцея. — Хочу поблагодарить вас за труд, за обещанную мне надежду. А также проститься и попросить извинения, что не провожаю вас с надлежащими почестями, — я слишком слаба, и каждое усилие причиняет мне боли несносные. Ах, еще прошу сказать где следует, что причастность к недугам смертных нисколько, ну нисколечно меня не сблизила с их племенем.

— Это понятно, госпожа, — молвил Ноемон. — Божественный дух трудно, а то и невозможно заставить измениться. Правда, наше мнение тут мало что значит…

Цирцея засмеялась и всплеснула руками.

— Ах, как мне нравятся такие скромные мальчики! Обычно они бесстыжие, невоспитанные, а любовные забавы с распутниками…

Но эта ее выходка, пусть и не первая, словно бы не дошла до Ноемона.

— Божественный дух трудно, — повторил он, нисколько не смутившись, — а то и невозможно заставить измениться. Правда, наше мнение тут мало что значит, но мы не преминем передать вашу мысль.

— Понимаю, — опять с достоинством отвечала Цирцея. — Прежде всего я благодарна за вашу добрую волю, она же, полагаю, порождена вдохновением свыше и несет мне добрую надежду. Прощайте, достопочтенные гости-посланцы. Надеюсь, что тот, кто явится сюда после того, как вы исполнили свою миссию, откроет предо мною светлое будущее.

50. Когда они вышли из дома, двор был пуст. Старух и след простыл, также не было никаких признаков, что где-то поблизости мог находиться Телегон. У обоих было, однако, ощущение, что откуда-то из темных, им неведомых укрытий за ними внимательно и враждебно следят, и хотя они не ожидали какой-либо коварной западни, обоих кидало то в жар, то в холод.

Лишь выйдя за пределы треклятой ограды, они остановились, с облегчением вздохнули и переглянулись. Первым заговорил Одиссей:

— Ловко ты выкрутился в этих весьма необычных обстоятельствах, Ноемон.

— Это похвала или упрек, господин? — спросил юноша.

— Сам рассуди.

— Я полагал, гоподин, что среди всех этих чудес мне будет легче говорить, чем тебе.

Одиссей провел рукою по лбу и по глазам.

— Нет, господин, — сказал Ноемон, — к сожалению, то был не сон. А может быть, к счастью?

Одиссей пристально посмотрел на него.

— Догадываюсь, о чем ты думаешь.

— Догадываешься или знаешь?

— И на сей раз ответь себе сам.

— Я уже это сделал, господин, — быстро ответил Ноемон.

С еще далекой лесной опушки до них донеслись короткие, но в этой тишине хорошо слышные возгласы. Это звал их, забавно размахивая руками, Смейся-Плачь. Одиссей помрачнел.

— Ему не надо знать, — сказал он. — По крайней мере, пока.

— Думаешь, разболтает? — спросил Ноемон.

— Нет, он не болтун, когда знает, что болтать опасно. Но я не хотел бы, чтобы он сейчас стал расспрашивать. Сперва я сам должен ответить себе на разные вопросы этой загадочной, непонятной истории.

И опять Ноемон сказал:

— Не с сегодняшнего дня я знаю, что тебя, господин, покорить можно скорее молчаньем, нежели разговорами.

Одиссей глянул на него исподлобья, враждебно.

— Немало знаний у тебя собрано и не по возрасту разумно уложено в голове, но иногда в твоих размышлениях что-то обрывается и нить благоразумия лопается от чрезмерных желаний.

— Я уже понял, господин, в каком месте порвалась нить. Тебя не покоряют, ты сам покоряешься.

— Вот именно! — засмеялся Одиссей. — И будет хорошо, если ты эту оборвавшуюся нить завяжешь прочным узелком.

Ноемон тоже развеселился.

— Уже сделано, господин. Гордиев узел соединил во мне ярмо с дышлом царской колесницы.

— И ты будешь ждать, пока я его разрублю?

— Я уже второй узел закрепляю. Связываю нетерпение.

— Правильно поступаешь. А теперь идем!

51. Одиссею хотелось, чтобы разговор с шутом был коротким, но он понимал, что стоит решительно высказать такое желание, и Смейся-Плачь сразу догадается, что посещение прошло не так, как его мыслил себе герой. Вопреки ожиданиям лицо шута не выражало никакого любопытства, оно казалось совершенно равнодушным, а если и было слегка озабоченным, то озабоченность эта вряд ли выходила за пределы будничных дел мира сего.

Одиссей все же спросил:

— Надеюсь, ты не соскучился, так долго ожидая нас?

Смейся-Плачь ответил на свой лад, однако совершенно бесцветным голосом:

— Напрасный вопрос. Разве тебе неизвестно, славный воин, что только глупцы скучают в своем собственном обществе?

— Верно! Итак, порадуемся тому, что ты провел время с самим собою мудро и что наше дальнее путешествие счастливо достигло цели.

— О боги! — воскликнул Смейся-Плачь. — Стало быть, вы нашли Телемаха?

— Увы, нет. Он покинул остров волшебницы за несколько дней до нашего прибытия. Мы, вероятно, разминулись.