Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

В 90-е годы XIV столетия благодаря активным художественным контактам Русь знакомится с культурой исихазма, которую завещала нам уходящая в небытие Византия. Эпоха, предшествовавшая падению великой империи, была наполнена напряженными духовными поисками и спорами, касавшимися глубинных основ православного учения о молитве. За десятилетие с 1341 по 1351 год в Константинополе состоялись три Церковных Собора, на которых авторитетом Церкви была подтверждена достоверность опыта монахов-исихастов. В чеканных богословских формулах святителя Фессалоникийского Григория Паламы нашла свое окончательное оформление и осознание тысячелетняя традиция «умного делания», мистического богословия «обожения».

Противник Паламы, калабрийский монах Варлаам, рационалист по убеждениям, утверждал, что только «внешняя мудрость» может быть средством Богопознания. Под «внешней мудростью» подразумевалась древнегреческая философия, причем преимущественно

аристотелевского направления, «выше и больше» которой, по мнению Варлаама, «нет ничего». Как говорил сам калабрийский монах, он выступал «для опровержения тех, кто преступает законы мышления»40. Свой силлогизм Варлаам строил так: «…если Бог есть истина, то незнание истины есть незнание Бога, всякий же, кто не изучил внешней мудрости, не знает истины, то есть Бога»41. Защитники православной традиции указывали Варлааму на то, что он все тайны мира пытается постигнуть при помощи диалектики, «изостряясь в противоречиях».

Для святителя Григория Паламы, напротив, непререкаемой и неопровержимой оставалась истина, что помимо «здравого понимания чего бы то ни было существующего в мире» человек должен стремиться к «ведению того, что доставляет нам жизнь божественную»42. Да, человеческие чувства способны добывать из внешнего мира образы. Эти образы есть подлинные отражения тел. Из этих образов человеческий ум составляет разные понятия. Но только «научение Святаго Духа может быть источником истинного ведения о Боге, мире и человеке»43. Только мистический опыт позволяет открывать великие тайны. Многие сейчас проповедуемые догматы, говорил Палама, содержались в законе Моисея как тайны, в том числе и догмат о Троице. Эти тайны «духом созерцали» пророки и открыли их людям задолго до исполнения пророчеств.

Святитель Палама утверждал реальность не только того мистического опыта, который содержится в церковном Предании, но и реальность откровений в духовном опыте человека. В связи с этим вопрос о природе Фаворского света, который озарил апостолов во время Преображения Христа, стал главным в его учении и в полемике с Варлаамом. Калабрийский монах считал свет Преображения созданным «мысленным» образом для сообщения высшего знания апостолам, «слабым призраком» знания «о том, что есть»44. Преображение, по Варлааму, не означало причастия апостолов тому, «что есть». Фаворский свет не был излиянием существа Бога, ибо Бог, говорил Варлаам, не может быть доступен человеку и приходить с ним в общение. Палама же настаивал на подлинности Преображения. Из-за преступления Адама человек был лишен возможности божественного созерцания, рассуждал он. Фаворское «озарение» «явлено было, дабы мы знали, чем мы были (до грехопадения) и чем будем». «Ибо во Христе преобразилось на горе не божеское естество Его, а занятое от нас естество человеческое. Творец на этой горе явил первообразную красоту свою в твари, оставшейся тварью»45. При том что тайная Божественная сверхсущность всегда остается невидимой и недоступной, человек, согласно учению Григория Паламы, способен бесконечно познавать Бога в его энергиях, приобщаться Ему, преодолевая свою тварную ограниченность. По образному толкованию святителя, сущность и энергии соотносятся друг с другом, как самый солнечный диск и тепло от его луча, как источник и вода.

Для того чтобы благодать Святаго Духа начала действовать в человеке, необходим духовный подвиг – исихия. Это сложный процесс восхождения по ступеням совершенства, и доступен он не каждому. «Редки люди, глубоко познавшие философию, что в мире; редки и те, которые знают философию безмолвия, что в Боге». В состоянии безмолвия ум, объединяющий в себе собственно ум, сердце и душу, предварительно очищенный от страстей, собирается и возвращается сам к себе, начинает совершать «восхождение через себя к Богу» – «умное делание». Он озаряется светом Троицы, значит, достигает своего настоящего состояния, той мысленной высоты, когда становится подобен сапфиру. Сам же человек достигает состояния обожения. Поскольку тело неразлучно соединено с душой, то и само тело удостаивается божественного присутствия.

Историки давно спорят о том, насколько учение Паламы и теория исихазма были известны на Руси. Но идеи, как известно, носятся в воздухе; взаимовлияние культур – вещь очень тонкая и не объяснимая научным «препарированием». Именно это учение о божественной сущности и энергиях, об «обожении» человека, о мистическом откровении высших истин являли своим творчеством греческие художники, приходившие из далекой Византии.

Летом 1395 года Феофан Грек расписал в Московском Кремле храм Рождества Богородицы на дворе великой княгини Евдокии Дмитриевны, а четыре года спустя – Архангельский собор. Эти фрески не сохранились до наших дней. Но об образах, созданных

Феофаном Греком, мы можем судить по знаменитым новгородским фрескам церкви Спаса на Ильине улице. Написанные почти в монохромной гамме экспрессивными белильными движками, лики и фигуры преподобных кажутся лишенными всякой телесной природы. Огонь божественной энергии испепелил их плоть и преобразовал душу, которая сама стала огнем. Помещенные в ирреальном пространстве святые, созданные кистью Феофана Грека, «действуют в единстве с всепроникающей сверхъестественной волей. Движения их скупы, но полны непреодолимой силы; взгляды обращены в первопричину явлений. Согласно Симеону Новому Богослову, каждый, кто достиг очищения сердца, “весь всецело бывает Бог по благодати”. Он “слеп и не слеп”; он смотрит не естественными очами, так как стал выше всякого естественного зрения… и смотрит выше естества. Бывает бездействен и недвижим, как исполнивший всякое собственное действие”»46.

Поражает мощная портретная выразительность каждого образа, созданного Феофаном. «Психологически остро характеризован пустынник Макарий Египетский, отрешившийся от мира; самоуглубленный отшельник показан с закрытыми глазами, с покрывающими большую часть его лица волосами; его резко поднятые брови говорят о внутренней борьбе; традиционный молитвенный жест (оранта) применен так, что приобретает новый смысл: отстранение от себя всего окружающего; жестом он как бы говорит “Noli me tangere” (“не прикасайся ко мне”)»47.

Главный цвет в палитре Феофана Грека – белый, цвет райского света. «Первые слова о свете Господнем исходили от самого Христа: “Доколе Я в мире, Я свет миру” (Ин. 9, 5); или: “Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни” (Ин. 8, 12). Однако ясные в первые века христианства слова Христа в ежедневном церковном обиходе утратили свою остроту. Впрочем, только словесные рассуждения о природе света Господня даже в проповедях великих богословов оказались недостаточными. Необходимо было создание зримой молитвы, способной вернуть изначальный (почти утраченный) смысл слов Христа. И она возникла, эта молитва. Возникла в творчестве художников-исихастов (таких как Феофан Грек, как мастера фресок Волотова поля, как мастера мелётовских фресок). И эту живопись уже невозможно было считать иллюстрацией к богословским текстам, так как она могла привести созерцание верующего к сущности того света, которая находится за пределами любых слов…»48

Детские впечатления неизгладимы из памяти человека. Огромное воздействие на внутренний мир оказывают те зрительные образы, с которыми когда-то встретились глаза ребенка. Будущий святой жил в Кремле, рос в окружении дивных фресок и икон. Горний мир, красоту которого он так остро почувствовал в детстве, стал для него большей реальностью, нежели тот, что шумел на торговом посаде, пугал завыванием огня на московских пожарах. Духовный мир Нила Сорского, особый строй его сочинений невозможно понять, не видя искусства Феофана Грека и Андрея Рублева. Знаменитый русский иконописец принадлежал к старшему поколению, он преставился незадолго до рождения Нила. Когда тот был еще ребенком, московские храмы, расписанные Рублевым, стояли в своем нетронутом великолепии.

Спасский собор Андроникова монастыря – единственный свидетель детских и отроческих лет Нила Сорского, уцелевший до наших времен. Белокаменный храм был построен в 1410–1427 годах на высоком левом берегу Яузы. Поставленный на высокий подиум собор, кажется, приподнят над землей. Он зовет и притягивает к себе взгляд. И вы не сразу переступаете его порог, но взбираетесь по высоким ступеням, словно готовитесь оторваться от земли вместе с ним. Перспективный портал со множеством арок углубляет границу между храмом и миром. Каменные килевидные кокошники в основании барабана, ярусами поднимаясь друг над другом словно языки пламени, собираются в единый стоп и высокой свечой устремляются к небу.

Андроников монастырь был основан митрополитом Киевским и всея Руси Алексием по обету, который святитель дал во время путешествия в Константинополь в 1354–1355 годах. Вот рассказ самого митрополита, записанный в его Житии: «Случилось некогда, когда мы плыли от Царьграда, ветреное возмущение и корабль сокрушало сильными волнами, и все мы отчаялись сохранить жизнь, и каждый молился о себе, и я дал свой обет Богу: в какой день достигнем пристани, поставить церковь в честь того святого, который в этот день будет праздноваться. И с того часа ветры и море от волнения успокоились, и была великая тишина»49. Корабль пристал к берегу 16 августа – в день празднования Нерукотворного Образа Спасителя. В новом храме основанного им монастыря святитель поместил икону Спасителя, которую привез из Константинополя. В память о той поездке ручей, огибающий монастырь и впадающий в Яузу, был назван Золотой Рожок по аналогии с заливом Золотой Рог.

Поделиться с друзьями: