Ниоткуда с любовью

— Поехали, — прошептала она, отстраняясь, и он молча развернулся, кажется, не в силах больше говорить, и выехал в противоположную от Портового городка сторону.

Всю дорогу до его дома они молчали, боясь растратить силы и сказать лишнее. Он привез ее в один из старейших районов — не такой старый, конечно, как Машин, но все же… не тот, в котором должна располагаться по статусу квартира модного архитектора.

– Олег…

– Да? — он обернулся к ней от двери, которую открывал в темноте лестничной клетки.

– Ты понимаешь, что мы делаем? — осторожно спросила она.

Его глаза в темноте сверкнули.

– Честно?

— Да.

– Не знаю. А выдумывать не хочу.

В квартире было холодно. И слегка… разорено. Вещи не на своих местах, многие сложены в коробки.

– Не самая романтичная обстановка… — протянул Красовский, словно глядя на свою квартиру глазами Маши, пришедшей сюда в первый раз.

– Для тех, кто отмечает выигранный тендер — особенно…

Олег засмеялся, оглянувшись на нее, притянул к себе, поцеловал.

— Спальня дальше по коридору, — заметил он.

– И боюсь, если ты не примешь меры, нам в ней будет очень холодно, — прошептала в ответ Маша.

Все было странно.

Странное место, странная квартира, странный чужой Красовский. Странная ситуация, странный шторм, пришедший с моря и неизбежно соединивший их вместе.

Маша Сурмина, не обладавшая большим опытом романтических отношений с мужчинами, ужасно трусила. Потому что — надо же было этому случиться — первым ее мужчиной должен был стать ее начальник, больше чем на десять лет старше ее.

Однако, все, что она сейчас думала, осмысляла, или вернее, пыталась осмыслять, было глупым и непоправимым враньем. Она хотела этого. И большего сказать здесь нельзя.

Все получилось совсем не так, как она себе представляла. Кровать была огромной, застеленной черным покрывалом, в котором, казалось, можно было поймать свое отражение.

Увидев эту кровать, Маша растерянно отстранилась от Красовского.

– Олег, я… — поймав его взгляд, она не смогла закончить.

– Ты хочешь этого?

– Да.

– Уверена?

– Да.

– Тогда ничего не бойся, — попросил он.

Дождь, подгоняемый ветром с моря, со всей силы бил в окно. В комнате было темно, уютно разгоняя свет, на дальней тумбочке горел ночник. Мир вокруг отдалился. Дождь превратился в стену, за которой на черном покрывале двое ловили отражение друг друга.

Он накрыл ее руку своей, провел кончиками пальцев снизу вверх — от ладони к плечу; от плеча рука переместилась к атласной спине, вдоль позвонков — вниз. Ее руки легли ему на плечи и изо всех сил сжали. Она хотела почувствовать его плотность, осязаемость — только это помогло бы ей поверить в реальность его рядом с собой. Не было больше мыслей. Не было страхов. Это был мир, в котором не причиняли друг другу боль, не лгали, не предавали, в котором не было рамок, границ, субординации, людей вокруг. Темные глаза ее сверкали, черные волосы, обычно собранные и уложенные так, как правильно, нестройным водопадным потоком упали и рассыпались по спине, разметались по подушке, сделались неразличимыми с ней, сделались частью его мира. Не было и не могло быть ничего гармоничнее этих двоих в одной комнате, и когда их взгляды пересеклись, она поймала так недостающий ей зеленый свет его глаз, и у нее перехватило дыхание, а мир развалился и потонул в раскате раннего весеннего грома.

Когда Маша открыла глаза, дождь уже затихал. Падали последние капли, замедляя свой призрачный бег. Красовский лежал рядом, взгляд его был направлен на Машу.

– Дождь кончился, — заметила она.

– Дождь в это время год — рановато, правда? — тихо произнес Олег.

– Ты же сам сказал, что это боги гневаются.

– Интересно, — усмехнулся Красовский. — На кого и за что?..

– А мне неинтересно, — она пожала плечами. — Гнев богов ничто, по сравнению с гневом моей мамы. И потом, Неруда писал «Вот и пролился ливень прямо на март, прямо на ласточек, реющих в струях, и опять у меня на столе — соленое море…»

– А дальше, кажется, про то, что все это задумали волны? — откликнулся он, потянувшись к зажигалке и сигаретам.

– Да, да, — она с удивлением посмотрела на него. — Что все так было и все так будет… Я поражена, господин архитектор.

– Ты не знала, что все архитекторы наперебой цитируют Неруду? В наших кругах это считается хорошим тоном. Так что, начало и для тебя положено.

– Смеешься, — констатировала Маша, оборачиваясь в простыню и вставая, — смеешься.

— Нет. — Он серьезно посмотрел на нее. Лицо осветилось всполохом света от зажигалки. — Разве можно смеяться над девушкой с такой обезоруживающей улыбкой.

– Поверь мне, еще как можно! — рассмеялась она.

– Мне было очень хорошо с тобой сегодня.

– Я знаю, мне тоже. — Она помедлила, прежде чем отвернуться.

— Пусть наши отношения останутся прежними, — выдыхая дым, он отвернулся в сторону открытой форточки, и Маша при всем желании не могла увидеть выражения его лица.

— Прежними? — переспросила она.

— На работе.

Она отвернулась от дверного косяка, в который вцепилась так, что даже костяшки пальцев побелели.

— Не волнуйся. Все останется прежним. — Она надеялась, что поняла его правильно. — Ты будешь кофе?

* * *

Март, 8-е

…Маша наклонила голову, обхватила ее руками. Типичный жест усталости и недовольства. Посидела, вслушиваясь в тишину своей квартиры и шорохи квартиры соседей, потом протянула руку и схватила телефон. Набирая номер, шагнула к форточке и распахнула ее. Город ворвался в кухню, пошевелил листы на холодильнике, прошелся по шторам и вырвался в другую комнату.

– Алло, — голос был слегка раздраженным, впрочем, как осознала Маша, к ней это вряд ли имело отношение.

– Я помешала?

– Нет… нет. — Голос заметно смягчился. — Привет, Мышонок.

— Ты свободен сегодня?

– Через пару часов освобожусь.

– Можешь прийти? — он помолчал на том конце провода. В отдалении раздались голоса, зовущие его.

— Сейчас иду! — и уже ей: — Что-то случилось?

— Ох… нет, или да. Я расскажу.

– Я приду.

— Спасибо, Родька, — выдохнула Маша. — Кажется, мне снова нужна твоя помощь.

V

Март, 7-е

Однажды при довольно серьезных обстоятельствах, связанных с Затерянной Бухтой, сестра назвала Полину ненормальной. Нина сказала это совершенно серьезно — она все и всегда делала серьезно. Она вообще часто потом называла ее такой.

Только сейчас Полина осознала, что, может быть, она была и права.

— Нормальность — это порок, — смеясь, всегда говорила Полька и, махнув рукой, устремлялась в пучину новых неприятностей.