Нищие
Шрифт:
Она молчала, видимо, обдумывая цифры и информацию. * Ну, что молчишь? * Стараюсь представить себе масштабы нищенской эпидемии. Ты знаешь, наверное, на всей европейской части страны не хватит мест в ночлежках и распределителях, чтобы расселить всех московских бомжей. Какой выход, Миша? * Мое дело, сама понимаешь, ловить и сажать. * Я-то понимаю, какое твое дело. Но всех-то не пересажаете. Просто, повторяю, мест не хватит. Миша, нам с тобой нужно готовить справку с предложениями и выходить в московское правительство. Понимаешь, если мы сделаем вид, что ничего не происходит и оставим нищенскую и бездомную братию в покое, то их меньше не станет. Наоборот, эти романтики свободы и независимости будут размножаться, как тараканы, с неимоверной быстротой. * Да, - согласился он и тут же от души рассмеялся, - рождаемость, как в Китае, надо регулировать. Ну что, будем делать аборты, Марго? * Как был ты солдафоном, так им и остался. В её словах не проскользнуло и тени сарказма. Бурдаков даже уловил, что сказаны они были с той теплотой и участием, с которыми она когда-то подтрунивала над ним. И он уже более серьезно
– Она вспомнила, как "устраивалась" на работу к нищей старухе, которая с детьми курсировала в электропоездах. * Эх, Марго! Хотя я, как ты говоришь, и солдафон, - в свою очередь подначил он её, - но при всех наших с тобой связях и возможностях нам в это общество не пробиться. Там свои начальники, своя охрана, своя жизнь. Там посторонним, особенно таким, как мы с тобой, дают от ворот поворот - все места давно и строго разделены между нищенской элитой. * Даже такая есть? * Есть, Марго. Так вот, эта самая элита ни за какие коврижки не захочет перевоспитываться и бесплатно жить в распределителе или реабилитационном центре. Они, если не снимают номера в приличной гостинице, то живут в хороших квартирах, а вечерами надевают фраки и смокинги и идут ужинать в дорогие рестораны. Кстати, ты как насчет ужина в ресторане? Обещала...
Но она, ошарашенная информацией, молчала. Впрочем, из разговора с той самой старухой она поняла, что жить на заработок нищего можно припеваючи. Но чтобы зарабатывать за месяц от полутора до трех тысяч долларов!
Бурдаков, подождав полминуты, словно между прочим сказал: * Тот ресторанчик, в Сокольниках, до сих пор работает... * Неужели?
– сбросила она с себя оцепенение. * Да, Марго, - подтвердил свои слова он и почувствовал, как опять заколотилось сердце.
– Я за тобой завтра вечером заеду? * Я буду ждать тебя, Миша. * А муж ревновать не станет? * Я, Миша, незамужем. Старая дева.
Она грустно засмеялась.
ГЛАВА 11. ЯХТСМЕН
Яхтсмен сидел в мягком кресле в своем кабинете и барабанил пальцами по столу. Многое бы он отдал за то, чтобы узнать, кто же был тем умником, который организовал спектакль под названием "Монахиня". Впрочем, Яхтсмен был уверен, что уже к утру будет знать имя режиссера-самозванца.
В дверь постучали, и Яхтсмен скривился в улыбке: вот, видимо, и первая монахиня. Ведь несколько часов назад, сразу после разговора с Афинской, он дал задание отловить с десяток нищенок в черных рясах и доставить к нему на допрос.
Вошел бык, курировавший Комсомольскую площадь и три вокзала. * Ну, что, Борщ? * Шеф, Ярославский вокзал без наших сотрудников остался. * Как так?
– удивился огорошенный Яхтсмен, предполагавший, что Борщ сообщит не печальную весть о потере добывающих работников, а что-то радостное об операции "Монахиня". * Вот так. Накануне вечером к лежбищу на "Электрозаводской" подъехал милицейский "Рафик", всех бомжей вытащили на свет божий, повязали и покидали в машину. Кстати, менты в том подвале мертвяк нашли. * Что!
– заорал Яхтсмен.
– Они не вывезли труп сутенерши?! * Не успели. Кто-то из них по пьяному делу Машутку-сучку порезал. И не до конца. Она смогла до "Склифа" добраться. А там врачи крутанули и доложили ментам. Те и вышли на лежбище... * Борщ! Они же тебя, дурака, заложат. Ведь это ты им посоветовал сутенершу прибить! * Я, шеф...
– покорно признался бык. * Так вот, если жить хочешь, если в тюрягу не хочешь - исчезни из Москвы сию же минуту. Если тебя повяжут... * Я буду молчать, шеф! * Я сказал - исчезни из Москвы! На Урал, в Сибирь. Скройся, закопайся! Умри на время. Уяснил, что я тебе говорю?
Борщ переминался с ноги на ногу и молчал. * Хорошо, - смягчился Яхтсмен.
– Иди, пока. Я сам подумаю, куда тебе исчезнуть.
Но Борщ, видимо, желая ещё что-то сказать, топтался у порога. * Ну, что еще? * Там быки двух монахинь привезли... * Ну, узнали, кто у них организатор? * Нет, шеф.
Яхтсмена начинал уже раздражать и сам Борщ, и его ничтожный словарный запас. * Слушай, Борщ, у тебя, наверное, весь ум в шею и мышцы ушел. Смойся с глаз и скажи Черноте, чтобы привел одну из монахинь.
Через минуту Чернота втолкнул в кабинет молодую, лет восемнадцати, рыжую девушку. Она была в длинной черной рясе, в руках держала головной платок. Глаза были заплаканы и испуганно бегали по сторонам. Она на секунду задержала взгляд на Яхтсмене и, видимо, поняв, что встреча с этим человеком ей ничего хорошего не сулит, опустила глаза в пол. * Ну, подруга, - Яхтсмен решил опустить все дипломатические тонкости первого знакомства, - кому денежки на ремонт Храма отдавала? Только не вздумай мне здесь дурочку валять! Будешь врать - отдам твое молодое девичье тело на усладу своим ребятишкам. Знаешь, что такое массовый субботник? Это, когда ты одна, как Ленин, а трудящихся очень много.
Девчонка
сразу поняла, что шутить и церемониться с ней здесь действительно не станут и без утайки ответила: * К вечеру, после смены все отдавала цыганке, которая работала вместе с нами и считалась старшей. * По сколько отдавала? * Все, что было собрано за день. Распечатывала пломбу на коробке и высыпала все бумажки ей в сумку. Она их даже не считала. * А тебе сколько за работу платили? * Первые три дня по тридцать тысяч, а следующие пять дней, включая вчерашний, по пятьдесят.Девушка не стала напоминать, что сегодняшний заработок, по всей видимости, ей не получить. Ведь парень по кличке Чернота ещё в машине забрал у неё коробку с выручкой. * Сколько денег было в коробке, Чернота? спросил Яхтсмен. * Двести двадцать шесть тысяч, - без промедления ответил бык, давно ожидавший этого вопроса.
Яхтсмен понял, что вознаграждение монахиням выплачивалось в размере от 20 до 30 процентов дневного сбора. Но не более пятидесяти тысяч, как говорила фальшивая монашка. Он, вынув из кармана 50 тысяч одной банкнотой, протянул её удивленной девушке. * Возьми свой заработок.
Но она, испуганная, даже не шелохнулась. Лишь недоверчиво смотрела на протянутую руку с купюрой. * Ну, что мне тебя упрашивать, что ли? угрожающе сказал Яхтсмен.
Она сделал шаг к столу, взяла деньги и, видимо, не зная куда их деть, зажала в кулаке. * Сама-то откуда? * С Украины. Из Кременчуга. * А где они тебя наняли? * На Киевском вокзале. Предложили подработать. Я согласилась: пятьдесят тысяч - это такие деньги! * Кто предложил? * Две цыганки. Одна из них и была нашей старшей. А другую я больше никогда и не видела. * Только тебе предложили подработать? * Нет. Нас таких с Киевского вокзала человек двадцать собрали. А может быть, и больше. Из всех только шесть женщин и отобрала в свою бригаду наша старшая. Проинструктировала, где все на другой день должны собраться. На следующее утро в туалетной комнате Белорусского вокзала нам выдали рясу, мы переоделись и пошли к пробке на Большой Грузинской. Там базарчик небольшой, где цветы продают. * А где же вы после работы ночевали? * Ясно где! На Киевском и ночевали. Переодевались в обычную одежду и спали на креслах. А утром - снова на Белорусскую. * И сколько дней ты на вокзале уже ночуешь? * Недели полторы... * А на какой срок на работу брали?
Девушка пожала плечами: * Ничего не говорили. Сказали только, что каждый день по полтиннику платить будут. Но сначала выдавали по тридцать.
Яхтсмен встал с кресла и, как следователь, прошелся по кабинету, раздумывая, что теперь делать с девчонкой. Просить её, чтобы она указала пальцем на ту цыганку, которая забирала выручку, не имело смысла. Потому как, если старшая будет завтра на том же месте, то его братки смогут отличить хохлушку от цыганки и притащат последнюю к нему на "ковер". Только вряд ли та цыганка и её подчиненные завтра выйдут на "работу". Скорее всего, после того, как его быки навели шухер на всех автомобильных перекрестках, где были пробки, сбор помощи в пользу реставрации храмов закончится, и монашеский орден будет распущен. Несомненно, что руководство "монастыря" уже завтра будет знать о пропаже своих воспитанниц. И постарается раствориться. Только безмозглый дурак, не боясь быть разоблаченным, приказал бы снова выйти на паперть. Скорее всего, вся акция завтра к вечеру уже будет свернута. Значит в запасе есть только утро, когда на работу выйдут не информированные о хищениях группы монашек.
"Тьфу, черт!" - в сердцах чертыхнулся Яхтсмен. И как он не догадался сказать, чтобы быки отловили старших групп, которыми, скорее всего, были цыгане. Оставалось надеяться, что кто-нибудь из его команды догадается притащить какую-нибудь настоятельницу группы. И тут он вспомнил о недавнем пленнике - Юрайте. Уж этот парень, несомненно, сообразил бы, кого нужно брать, чтобы выйти на разработчиков операции. Разговаривая с ним, Яхтсмен порой ловил себя на мысли, что Юрайт, глядя ему в глаза, читает все его мысли. Да-да, этот парень заблаговременно рассчитал, как Яхтсмен построит с ним всю свою беседу. И только он, Яхтсмен, хотел предложить ему перейти в свою команду, как Юрайт, не дожидаясь этого вопроса, сам ответил, что принадлежит другой команде и, сколько бы его ни били, о предательстве не помышляет. И ведь вычислил, сучонок, даже то, что после этого ответа Яхтсмен отдаст команду своим ребяткам, чтобы те поучили Юрайта уму-разуму и рассказали путем пинков и зуботычин, как нужно разговаривать с ним, Яхтсменом. Его уже выводили под руки, а он обернулся и рассмеялся прямо в лицо Яхтсмену. Нет, если бы не вмешательство Афинской, то Яхтсмен заставил бы этого вояку-засранца работать в его команде. Он даже знал, что если бы Юрайт согласился на его предложение, то уже через месяц-другой, после всесторонней проверки, был бы его правой рукой. С одним лишь мог согласиться Яхтсмен: Юрайт по уму и сообразительности был достоин своей учительницы - госпожи Афинской. * Вот что, дочка, - сказал Яхтсмен рыжеволосой девчонке, ожидавшей приговора.
– Если хочешь остаться честной и живой, линяй как можно быстрее в свою Хохляндию. Одно могу тебе сказать - в серьезную ты передрягу попала. Чернота, проводи её и тащи вторую.
Вторая монашка была лет на тридцать старше рыжеволосой. Родом из Молдовы. Наняли на работу её на Павелецком вокзале. Там она, на Садовом, и работала в пробках. Деньги из ящиков вытаскивал у них цыган, который появлялся около 18 часов вечера. Вся процедура сборов и расчетов у него занимала три-четыре минуты, после чего он незаметно исчезал в неизвестном направлении. Правда, всем без исключения платил по пятьдесят тысяч.
Из холла вдруг раздался громкий крик, затем истеричный плач с причитаниями. Что-то, словно мешок с костями, грохнулось на пол. В ту же секунду плач прекратился и раздалась площадная грубая брань, какой бы позавидовали боцманы и ямщики.