Низушка айсберга

И не поймать ее, не схватить, не вспомнить, кто пронзил сердце твое, Элл. Если бы я знал, где лежит моя память – я бы пошел за ней на край света, если бы я знал, в какой бутыли хранится моя память, я бы выпил ее залпом, если бы память моя лежала в центре земли, я бы рыл землю – все глубже и глубже, пока не докопался бы до памяти своей. Но память не хранят в бутылях, и память не лежит глубоко под землей – и я не знаю, какой злодей пронзил грудь твою, Элл…

Многого не помню. Не помню, кто построил эти дворцы и храмы, не помню, кто жил в них раньше, вон у берега моря стоит парусник, я не помню, кто и когда выходил на нем в море…

Кто-то здесь был, что-то было здесь – но кто и что, я не знаю, память моя играет со мной, прячется по закоулкам, смеется чему-то, помахивает длинным хвостом…

Прощай, Элл…

Скоро мы снова встретимся, скоро я приду к тебе.

Так я думаю – а сам налегаю на весла, Элл, я знаю, тебе горько будет узнать, что я погиб, погиб в океане, где мы так любили ходить под парусом – еще когда были вместе, Элл. Я уже и не помню, как это было, память кидает мне какие-то огрызки, обрывки, помню, было что-то светлое, сладкое, безмятежное, с тобой, Элл, здесь мы забрасывали сети, здесь ловили серебристых рыб, и ты закричала, когда морская звезда ужалила тебя за ногу, и я разрубил звезду пополам, а ты почему-то рассердилась, за что, бросил бы ее так в море…

Парусник снова накренился – нет, не доплыть, не добраться до берега, буря приближается – лилово-черная, стремительная, тяжеленые тучи нависают надо мной, готовые раздавить меня. Да, плохое я выбрал время для рыбалки… и не добраться до берега – а надо добраться, грести, грести, ради тебя, моя Элл.

Элл моя…

Все, что было у меня – моя Элл…

Элл… на дне лодки лежат коралловые бусы – еще один обрывок памяти о тебе, Элл, еще один кусок нашего прошлого – прошлого, которого у нас больше нет. Кто-то разбросал его, разорвал на фрагменты – ищи-свищи теперь их по всему миру…

Новый порыв ветра чуть не опрокидывает парусник – держись, держись, ради тебя, Элл, я должен держаться. Рано еще темнеть – а черные сумерки уже навалились на землю, сковали все непроглядной темнотой.

Берег…

Нет, не берег, маленький островок – слишком маленький, чтобы укрыться на нем от непогоды. Чего ради он подвернулся мне… вообще, кажется, я не видел его раньше – может, вообще плыву не к берегу, а от берега, навстречу погибели…

Скорее…

Ради тебя, Элл…

Миную островок, что-то привлекает мое внимание – даже сначала не понимаю, что. Маленький островок, маленькая башня, почему-то не разрушенная ветрами, три красных круга на двери башни…

Три красных круга…

Знак, который ставят на архивах.

Знак памяти…

Буря приближается – как-то быстро, слишком быстро, но все-таки замираю возле башни. Много таких архивов я повидал – в каждом городе видел башню с тремя кругами, а в башне лежало прошлое. Даже не само прошлое – его отпечаток, оттиск, память о прошлом. На дверях башен висели надписи – сколько лет хранить эту память, прежде чем можно будет открыть эту память. Я не знал, зачем это делают – это похоже на игру, когда можно сделать что-то только с восходом солнца, или на праздник – когда редкое вино можно достать только в новый год. В архивах бывало много всяких чудесных вещей – старинные легенды о войнах, про которые сейчас уже никто не помнит, упоминания о победах, про которые все забыли, и о поражениях, про которые почти никто не знал. Я любил открывать архивы – моя история, моя жизнь, только что зажатая в какие-то триста лет, разворачивалась на тысячелетия…

Так в одном архиве я прочитал, что когда-то на большой земле не было городов – а потом их построили.

А в другом архиве я прочитал, что когда-то на земле жили десять человек – не два, не пять, именно десять – и они делили землю, и перебили друг друга, и осталось только двое…

Я и Элл…

Моя Элл…

Все, что у меня было…

Новый порыв ветра чуть не переворачивает лодку. Надо спешить, некогда смотреть на архив, что бы там ни было – некогда. На всякий случай смотрю на дверь архива – там должно быть написано, сколько лет хранить этот архив, прежде чем можно его открыть, посмотреть, прикоснуться к прошлому… Разные есть архивы, какие-то хранятся год, какие-то двадцать лет, видел даже башню, которую нельзя открывать тысячу лет – и срок этот еще не вышел.

В сумерках бури я ничего не увидел – хотел уже отвернуться, вспышка молнии озарила башню, я прочитал что-то…

Нет, этого не могло быть.

И все-таки…

Ждать новой молнии было некогда – лодка подпрыгивала, покачивалась, готовая вот-вот перевернуться. Я снова ударил в весла, я плыл и плыл к берегу, которого не видел в темноте – может, его там и не было…

Лодка перевернулась с новой вспышкой молнии – я сам не понял, как оказался в воде, холодной, приторно-соленой, есть у моря в непогоду какой-то странный привкус – привкус бури… не помню, как ноги ударились в каменистое дно, как я выбрался на берег – он оказался совсем рядом.

Волны бешено бились в прибрежные скалы, о том, чтобы вытаскивать лодку, не могло быть и речи. Карабкаясь по камням, в который раз представил возле себя Элл – мы шли вместе, хватаясь за руки, и дождь хлестал по ее темной спине, и она смеялась, а здорово мы в бурб попали, а? а здорово нас к берегу прибило, а?

Элл моя…

Все, что было у меня – моя Элл…

И все-таки образ Элл на этот раз был какой-то смутный, расплывчатый – она и вроде бы не она, со мной и вроде бы не со мной. А может, я думал о ней недостаточно сильно, мысли мои были заняты другим…

Не мог забыть, не мог стереть из памяти то, прочитанное на двери…

Кто это мог написать…

Что за чушь – кому такое вообще могло прийти в голову…

Всего два слова… но какие два слова, я их не понимаю…

ХРАНИТЬ ВЕЧНО

Элл…

Где ты, Элл…

Просыпаюсь, по привычке оглядываю комнату, ищу Элл, где она, обычно лежит во тут, рядом, разметав руки и ноги по одеялу, или сидит на кресле, темная точеная фигурка, пьет кофе. Элл нет, и я не понимаю, как такое может быть, что Элл нет – тут же спохватываюсь, что Элл давно уже нет.

Двести пятьдесят лет без Элл.

Эта цифра кажется немыслимой.

И все-таки… каждое утро просыпаюсь, ищу Элл, долго лежу в постели, долго не могу вспомнить, что ее уже нет.

Пью кофе – в кабинете, за столом, закусываю каким-то подвернувшимся под руку хлебом, и нет сил пойти за стол на кухне – где мы когда-то завтракали вместе, и Элл смеялась, когда капли кофе падали мне на рубашку. Теперь этот стол был как будто не для меня – как и весь большой дом, и все города, сколько их было по планете…

Допил кофе.

Вспомнил, что не обнимал никого уже двести пятьдесят лет – кажется, это слишком много.

Кажется, ночью видел Элл – конечно, во сне, наяву она не приходила никогда, помню, во сне мы вышли с ней на поле, вытаскивали что-то из земли, еще говорили друг другу, какой урожай хороший в этом году, на всю зиму хватит. Я говорил ей – как хорошо, что мы снова вместе, она посмеивалась чему-то, я все спрашивал, где она была, она отвечала мне что-то, что вот, умерла, а теперь снова к тебе вернулась…