…Но где-то копилось возмездье

Через мгновенье появилась Она. Время сказалось и на ней, она немного поблекла. Стояла, пристально глядя на Петруччо.

— Видно, жизнь и тебя не обласкала.

Петруччо. У меня отличное самочувствие, превосходно идут дела, единственное, что немного беспокоит — замечательное настроение.

Она. Почему ты не подошел ко мне?

Петруччо. Не хотел тебя смущать.

Она. Чего там. Теперь… Что бы со мной не происходило — все равно смешно. Дама, от которой так смешно улепетнул поклонник. Но меня одно утешает: что бы с ними не происходило, мне тоже смешно. (И вдруг вскричала.) Мое сердце пустует, злодей ты мой!..

Петруччо. Но как же теперь? Что же — теперь! Ты всегда была умней, скажи!

Она. А я знаю? Теперь — ничего…

Петруччо. Нет!

Она не ответила.

— Нет!

Она не отвечала.

В парадной зале взорвались аплодисменты. Слышны возгласы, короткие мужские, пронзительные женские: «Браво!» В двери появился куплетист. За ним повалили гости. Не обошлось без забавного недоразумения: его самого едва не затолкали. Усталый певец протягивал руки поклонникам. Дамы трепетали поодаль, ожидая своей минуты. Смелые решались приблизиться, бормотали беспомощные слова. Певец тоже робел, но внимательно выслушивал каждую.

— И главное, смело! Смело! — оглядываясь, переговаривались молодые.

Вот это место: «Ничтожество в роскошном одеянье!» И ты граф! Мог принять на свой счет!

Да это мог принять на своей счет не он один!.. И вот вам пожалуйста, властитель дум. А мы говорим, никого нет!

— Смотрите, граф обнял его. Все-таки молодчина, умеет стать выше этого.

Петруччо и Она стояли у противоположных стен, через головы гостей смотрели друг на друга.

— Как вам? — обратились к Куплетисту № 18, который тоже здесь.

— Не знаю, может быть я и тупица, но мне не все, мягко говоря, понятно. Нет, конечно, гениально, кто спорит! «Над простотой глумящаяся ложь.» А так — что говорить, просто на одном дыхании.

— Выхватить случайную строчку — это не довод! — возмутилась девушка.

— Положим, и в случайности должна быть гармония, — возразили ей.

— Но «чем случайней, тем вернее!» — сказал поэт. А здесь и случайно, и неверно.

— Ну уж, если совсем строго судить, то в строфах нет логической общей связи.

— Поразительно! Почему никто ничего не понимает! — вскричала девушка. — По-моему, тут сплошная логика! Тут логика сплошная!

— А я считаю, что все это вы напрасно, — заметил знаток. — Ничего такого я здесь не вижу.

— Чего — такого?

— Ну, такого, о чем вы здесь говорили.

— Мы говорили разное.

— Да, есть досадные срывы, есть просчеты, порой чего-то и не хватает. Сочинил строчку, поставил точку — и все. А глядь — недоделано.

— Не знаю, а мне, если хотите, недостает внутреннего трагизма.

— Да перестаньте вы, господа! — вмешался Хозяин. — И трагизм есть, и все. Но вот я послушал — и на душе у меня светло! Да эта штука посильней, нежели «Божественная комедия» Данте Алигьери! От всех нас низкий вам поклон!

И снова все дрогнуло от грома аплодисментов и ликующих восклицаний. Аплодировали и оппоненты.

Как вдруг — для двоих смолкло все. Люди сделались беззвучны. И Она в тишине сказала:

— Смотри, Петруччо, какие все сделались хорошие. Были бы такие всегда, как прекрасно стало бы жить! А я и не слышала, что он там такое пел, что все сделались такие. Попросить бы списать слова.

Петруччо. Начинает как-то так: «…Я смерть зову. Мне видеть невтерпеж достоинство, что просит подаянья… Над простотой глумящаяся ложь, ничтожество в роскошном одеянье…» Дальше не помню. Боюсь, что такое дается один раз. Если больше у него не получится — будет терзаться до конца жизни.

Она. А я ведь тоже думала обо всем этом!

Петруччо. И я думал об этом. Об этом все, собственно, думают.

Она. Отец мой скончался от вина. Подруги надо мной потешаются. Герцог опять собирается воевать, у него никогда это не получалось, опять куда-нибудь эвакуируемся. Речка наша обмелела, в доме холод, нет денег на дрова… Достоинство, что просит подаянья… Платья, которые не понадобятся в дороге, я продала, так что на первое время нам хватит.

Петруччо. Как хорошо, что речка обмелела! Как хорошо, что дороги дрова! А герцог, что воюет неумело — прощай! Качай без нас свои права! Отныне как безмерны будут ночи! Отныне как огромны будут дни! Как светел этот мир, наш дом как прочен! А годы, что остались, как длинны!

На сцену вышла гримерша. Она постарела. Небрежно кладет на лицо Петруччо серый тон. Затем подошла к его женщине.

Она. Мне не надо.

Гримерша. Прости, подруга, замоталась.

Реквизитор разбрасывает действующим лицам разнообразную рвань, закопченные чугунки, котелочки.

Меркнет свет.

Осторожные костры горели на голом склоне. Здесь обитали беженцы:

— Кто это здесь? Расположился. Это наше место, мы занимали.

— На кладбище место займи.

— Тут плащ был свернутый. Где плащ?

— Кинь ему.

— Мама, он ко мне пристает!

— Не пищи, кому ты нужна, сопливка!

— Тут лепешка лежала, кто лепешку спер?

— Старик здесь сшивался.

— Вот он ко мне и приставал!

— Нужна ты ему, он лепешку стащил. Куда старик пошел, кто видел?

— Ни у кого ничего нет, а у него лепешки.

От костра к костру.

— Холодрыга.

— Хороший герцог начинает войну весной, а не осенью.

— А если ихний герцог обозвал нашего герцога осенью, что же ему, терпеть полгода?