No Name

– Забавные слова, - заметил я, - если "мы уже пионеры", то зачем надо быть готовым еще раз быть пионером?!

– Ты этого не поймешь!
– сказал Айвен мягко, стараясь не обидеть меня.

Книги догорали, но теперь зрители тащили и бросали в огонь сухие ветки кипарисов. Темнело. Хоровод разошелся, но теперь возле костра включили магнитофон и подыскивали мелодию повеселее. Наконец нашли и врубили ее на полную мощь двух колонок. Тут же и арабы, и многие из европейцев ударились в танец.

Я отошел на край площадки, освобождая пространство для танцующих. Ко мне приблизился Вацлав. По его лицу было видно, что настроение у него скверное.

– Во всем этом меня радует только одно, - сказал он упавшим голосом.
– На этот шабаш не пришел генерал Казмо!

– Да, - подумал я.
– А ведь генерала действительно не было. Ну что ж, будущий президент должен беречь свою репутацию и не посещать сомнительных праздников...

На следующее утро в городе здорово пахло гарью.

Этот запах просто ворвался в наш номер, как только я распахнул окно. Удивительно, что Айвен не проснулся. Будь я на его месте, я бы мигом вскочил, подумав, что в гостинице пожар.

Но сосед мой негромко сопел, уткнувшись в подушку.

– В принципе, ему это не страшно, - подумал я, вспомнив про новенький противогаз.

Уже выходя из номера, я чуть было не упал, споткнувшись о два посылочных ящика, оставленных почтальоном под нашей дверью.

Хорошо все-таки иметь родственников, которые заботятся о тебе, что-то присылают, пишут письма...

Город еще спал - я даже не знаю, почему я проснулся так рано в то утро.

Было так тихо, что я застыдился звука своих шагов, гулко разносившегося по улице, и старался ступать мягче.

Уже изученной улочкой, ведущей вниз, я шел к набережной.

Солнце только-только стало опускать свои лучи с крыш домов на окна вторых и третьих этажей - теперь там, наверно, начинали просыпаться люди.

А набережная была пустынна, и море, стараясь не шуметь, плескалось рядом с песочным берегом.

Солнце тяжело и величественно поднималось над горизонтом и мне показалось, что я вижу, как оно поднимается. Я даже чуть повел головой вверх через какую-то минуту - словно провожал взглядом светило, стремящееся занять свое царское место на небесном троне.

На горизонте виднелась малюсенькая точка какого-то рыбацкого баркаса. Жаль, не было у меня ни подзорной трубы, ни бинокля. А так хотелось приблизить к себе этот баркас и посмотреть на рыбаков, на их улов.

Баркас уходил вправо, вдоль линии горизонта, и точка его постепенно растворялась в этой линии. Я повернулся спиной к морю и посмотрел на гору - она вся была в солнечном свете и зелень деревьев своей яркостью ослепляла меня.

И снова пришли мысли о гимне, а с ними - и мысли о человеке, для которого и о котором этот гимн должен быть написан. И мысли эти не были мне приятны. Но, терпеливо задумавшись, я снова искал слова, а слова словно избегали меня. И было тихо вокруг, и в городе, и над городом. А потом, буквально через несколько минут, странный звук перечеркнул тишину, раздавшись у меня за спиной. И я, напуганный, резко обернувшись, увидел мужчину лет сорока в черном рабочем комбинезоне с метлой в руках. Метла ритмично шуршала по асфальту набережной, а мужчина на мгновение остановив на мне свой, как мне показалось - грустный, взгляд, сам не остановился и продолжал двигаться вдоль набережной.

Я еще долго смотрел ему вслед, а солнце тем временем поднималось и проснувшийся город шумел обувью спешащих к завтраку героев. Горизонт был чист. Мне тоже захотелось поесть и я покинул набережную.

В кафе мне повезло - я сел за один столик с Вацлавом. Собственно, мы были одними из первых посетителей и поэтому могли рассчитывать на самую свежую еду.

Кусок мяса, довольно большой, политый зеленоватым мятным соусом, занимал больше половины широкой тарелки. Я уже не буду говорить подробно о гарнире, чтобы не приняли меня за француза. Но я видел, как Вацлав посмотрел на свою, точно такую же порцию. Клянусь, что и его глаза блеснули.

Разворачиваясь, официантка сладко проговорила: "Слонятина..."

Потом она поднесла нам еще кусочки лимона и черничный напиток.

– Ты знаешь, Казмо, кажется, согласился!
– сообщил радостным голосом Вацлав, покончив со своим куском слонятины.

– Да?!
– сыграл я удивление, не желая расстраивать друга тем, что новость эта мне знакома.

– Ага!
– подтвердил Вацлав.

Потом подвинул к себе чашечку кофе с медом и пригубил.

– И когда он вступит в должность?!
– поинтересовался я.

– Ну, это не совсем просто...
– Вацлав облизал губы.
– Во всяком случае сегодня или завтра Айвен сообщит всем нам дату...

Я добрался до своей чашечки кофе и воспользовался ею, как поводом продержать недолгую паузу в разговоре, обдумывая свою ситуацию с написанием гимна.

И тут совершенно некстати Вацлав спросил:

– А как там у тебя с гимном?!

Мне ничего не оставалось, кроме как сказать:

– Плохо...

– Почему?
– искренне удивился Вацлав.
– Ведь гимн - это просто песня!

Я, допив кофе, принялся объяснять ему природу всех трудностей, которые усложняли работу над гимном, а вместе с этой работой усложняли мою жизнь.

– Но послушай, - кивая, произнес Вацлав.
– Если так трудно, то просто поищи что-нибудь из уже написанного. Ведь полно случаев, когда гимном становится какая-нибудь древняя песня...

Эта идея мне понравилась. Я сразу же попытался вспомнить что-нибудь из песен, но в этот момент к нашему столику подошел парень, про которого я знал лишь то, что он - венгр, и, нагнувшись к уху Вацлава, что-то прошептал. Потом отошел.

– В три часа собираемся в кафе у Ирины, - сказал мне Вацлав, отвечая на мой вопросительный взгляд.
– Будет серьезный разговор.

Новость о серьезном разговоре меня поразила меньше, чем то, как он назвал это кафе. "У Ирины"?! Я-то думал, что только мне известно ее имя, но выходит, что... Хотя, может быть, я снова преувеличиваю. Ведь Вацлав видел меня с нею, когда мы первый раз говорили о ее жизни... Не мы, она говорила, конечно... И он, зайдя, прервал своим появлением наш разговор... Ну ладно, у Ирины, так у Ирины.