Ночь беззакония

— Ты никогда не будешь одна. — Я не знал, почему я пообещал ей это. Просто знал, что слова вырвались раньше, чем я успел их остановить. И что теперь я ненавижу ее семью еще больше, услышав, что она чувствует из-за них. Она была двенадцатилетней девочкой. Она должна была чувствовать себя любимой, счастливой, в безопасности — никогда не одинокой.

Ее взгляд метнулся к моему. Ее глаза наполнились слезами. — Не мог бы ты просто посидеть здесь со мной минутку?

Это был редкий момент, один из тех, которые ты откладываешь на потом. Татум всегда боролась со мной, всегда бросала вызов. Сейчас она впустила меня, и это, черт возьми, чуть не сломило меня. Если раньше я думал, что мне нужно защищать ее, то это было ничто по сравнению с тем, что чувствовал сейчас.

— Да, маленькая проказница. Я сделаю все, что тебе нужно.

ГЛАВА 3

Каспиан

Восемнадцать лет

Во всем мире люди исповедовали свои религии в часовнях, синагогах и соборах. В моем мире религией была власть, и было пять богов — мой отец, Киптон Донахью, а также Малкольм Хантингтон, Пирс Кармайкл, Уинстон Рэдклифф и Грей Ван Дорен. Каждый из них был ключевой фигурой в Обсидиановом братстве. Эти пять семей были связаны с Братством кровными узами. Все они поклонялись на алтарь всемогущего доллара, и вместо того, чтобы спасти свои души, власть поглотила их целиком.

Все Братство состояло из ста человек со всего мира — банкиров, технологов, магнатов недвижимости, дипломатов и политиков. В одной организации было достаточно денег и власти, чтобы управлять миром. Попасть туда можно было только по официальному приглашению от действующего члена, после чего следовало посвящение, скрепленное кровью — либо вашей, либо чьей-то еще. Предпочтительно чужой. Единственным выходом была смерть. И никто в Братстве не говорил о Братстве.

Для этих людей власть была привилегией, а не правом. Сотни лет назад отцы-основатели, в том числе и мой прадед, создали тайное общество, призванное удерживать власть там, где она должна быть. Существовал порядок вещей, баланс между господством и подчинением, и их работа заключалась в поддержании этого баланса любыми средствами. Эти мужчины не танцевали с дьяволом. Они нагнулись, спустили штаны и позволили ему осквернить себя.

Все было результатом тщательно разработанного плана, приведенного в действие задолго до нашего времени. От тайных встреч в скрытых комнатах до контроля над средствами массовой информации, вплоть до безумной ритуальной церемонии, которую они любили называть Судным днем, когда холостые мужчины в организации выбирали себе жен — это была доктрина, за которую эти мужчины были готовы умереть, убить.

С тех пор как стал достаточно взрослым, чтобы ходить, я наблюдал за всем этим со стороны, за взлетом и падением империй, славы, правительств. Я наблюдал, как мой отец, кукловод, дергает за ниточки в странах по всему миру на языках, которые я еще не понимал, и все это из гладкого черного кресла из итальянской кожи за письменным столом из дерева дальбергия. Я запоминал каждое выражение лица, впитывал каждое слово — не только его, но и всех окружающих. Мир был моей классной комнатой, а опыт — моим любимым учителем.

К одиннадцати годам я мог учуять ложь за милю и манипулировать разговором с мошенником в три раза старше меня. В тринадцать лет я увидел мир таким, какой он есть. К шестнадцати годам я мог очаровать трусики монахини.

Сегодня был мой восемнадцатый день рождения, обряд перехода, порог в мужскую жизнь. Все мои друзья устраивали вечеринки в Бульваре, самом эксклюзивном клубе в шикарном районе Нью-Йорка, Челси. Но не я. Я был единственным сыном всемогущего Киптона Донахью. Мы не устраивали вечеринок.

Все, что делал мой отец, было проявлением власти, включая празднование дня рождения. Ты не доказывал, что ты мужчина, выстраиваясь в очередь за рюмками и делая стойки для бочонков. Мужественность — это ярлык, который нужно заслужить. Я уже заработал свой много лет назад, но по традиции мы оказались здесь, за тысячи миль от дома, посреди африканской саванны с двумя деловыми партнерами отца, которые прятались за кустами и изучали нашу добычу. Олени и кролики были для дилетантов. Ты не был дерьмом, пока не завалил слона или дикого зверя. Охота на большую пятерку. Это то, что отец называл спортом. Меня это устраивало. Я все равно предпочел бы быть здесь, а не на вечеринке.

Была середина августа, поэтому большинство листьев уже опало, и животных, на которых мы охотились, было легче заметить с расстояния двухсот пятидесяти футов. Земля была сухой и грязно-коричневой, под ногами не было ничего, кроме пыльной дорожки. Трава была высокой, но тусклой и пожелтевшей. Ветки были хрупкими, на верхушках деревьев почти не было зелени.

Все хотят есть, но ни у кого не хватает смелости охотиться.

Я слышал эти слова бесчисленное количество раз, когда отец захлопывал трубку после напряженного делового разговора или вынимал галстук из-под воротника и бросал его на кухонную стойку после долгого рабочего дня.

Это означало, что все чего-то хотят, но никто не хочет для этого работать. Люди хотели богатства, славы и счастья, но не хотели идти на жертвы, которые за этим следуют — жертвы, которые знал слишком хорошо. Жертвы, на которые я потратил большую часть своей жизни, наблюдая, как он идет на них.

Мир — это джунгли, сынок. Ты либо лев, либо антилопа. Ты либо убегаешь, либо забираешь.

Я был берущим, и сегодня собирался доказать это. В конце концов, для этого он и привел меня сюда поохотиться, чтобы доказать, что я заслужил свое место за этим чертовым столом. Я не был очередным смазливым мальчишкой, которого нужно было кормить с ложечки на серебряном блюдечке. Я был тем, кто здесь, чтобы убить зверя и подать его на ужин.

Мы все молча наблюдали, как африканский буйвол обрывает листья с куста менее чем в пятидесяти ярдах от нас. Папин друг, Пирс Кармайкл, первым поднял винтовку, ухмыляясь от уха до уха. Папа показывал пальцем и что-то шептал, пока Пирс медленно наводил ружье. Зверь, должно быть, услышал нас, потому что повернул голову и уставился прямо в глаза Кармайклу. Черные глаза, похожие на шкуру животного, сузились и смотрели на нас, не решаясь сделать хоть шаг. Все происходило в замедленной съемке. Буйвол покачал головой, как бы предупреждая, его массивные черные рога заходили из стороны в сторону, а из широких ноздрей вырвался поток пыльного воздуха.

Тик.

Тик.

Тик.

Это было похоже на то, как разбивается стекло перед тем, как красное вино прольется на пол.

Буйвол напал. Его массивная рама направилась прямо на нас, но никто не сдвинулся с места. Никто не сделал и шага назад. Затем в воздухе раздался выстрел, за ним последовал еще один. Птицы разлетелись с ветвей деревьев и пыль наполнила воздух.

А мой отец хлопал Пирса Кармайкла по спине и ухмылялся так, словно только что заключил сделку всей жизни.