Ночь ночей. Легенда о БЕНАПах
Шрифт:
Обыкновенное стихотворение тут было воспринято как прорицание. Не каждый это понял, но почувствовали, пожалуй, все. В том была не столько сила самого стиха, сколько объединяющий опыт и предчувствия.
— Это ты сам сочинил? — спросил Романченко. — Здорово!
— Мне как раз семь лет исполнилось, когда этот стих уже был написан.
— А кто?
— Илья Эренбург.
— Он разве поэт? Он же знаменитый… — сказал Белоус.
— Говорят, в Париже был поэт, а у нас на публицистику перешел.
…Входили обратно по одному. Молча пробирались на свои места. Возвратились и ростовчане:
— Подорвался ординарец особняка.
— Ну, этот, худощавый, сутулый… Все время с котелком бегал на кухню.
— Куда-то не туда углубился.
— Да послал он его. Послал куда-нибудь «не туда»…
— Кто знает?..
— Да все знают…
— На чем подорвался?
— А не все ли равно…
— Надо знать.
— Опять на противопехотной. Только с каким-то фокусом. Особенец Бо-Бо говорит, что он по этому месту десять раз проходил — и ничего…
— Врет…
— При мне не упоминать этого имени! — скомандовал Романченко.
— Чем он тебе так насолил?
— Не насолил, а не упоминать!
— Объясни.
— Он… Моего солдата!.. Стал колоть. Твою… выблядка!.. В общем: «Как я там, за передним краем, да что говорил… в непосредственной близости?.. Да при входе… Да при выходе!.. И выбрал-то… которого я отроду туда с собой не брал!.. — неожиданно хохотнул. — А тот, мудила-мученик, пришел и с перепугу сам все рассказал. Вон Кожин свидетель! Я этого Бу-Бошу встретил на тропинке. «Другой раз, — говорю, — пойдешь со мной. Сам. И расспрашивать никого не придется!» Он туда, сюда: «Да я, да он…» — «Узнаешь, — говорю, — как там веду себя, петух ебатронутый!»
— Э-э-эй, полегче… — имелось в виду присутствие Юли, она сидела где-то в уголке, и про нее в темноте забыли.
Зажегся электрический свет, затарахтела электростанция.
— Давно надо было ругануться как следует — сразу бы вспыхнуло!
Щурились, пожимали плечами, корчили рожи — не у каждого хватило бы смелости, даже впотьмах, вот так, как Романченко, говорить про смершевца… Здесь все были свои и каждый вне подозрений, но СМЕРШ умел раздобывать сведения ниоткуда. Но почему-то всегда о своих, а не о противнике. И потом уже никому ничего доказать было невозможно.
— Контрразведка — это данная нам реальность, — туманно заявил рассудительный Курнешов и пригладил свою реденькую челку.
Помолчали — контрразведка и для разведчиков была не по зубам. И командиры высоких степеней то ли пасовали перед ней, то ли зажмуривались.
Вошла
Антонина, тяжело опустилась на топчан возле Виктора.— Доктор позднее придет, — сказала она. — Там работа. Оформляют.
Хозяин землянки с силой потер ладони, как будто хотел извлечь искры, точно так, как это проделывал комбат, потом уж звонко хлопнул в ладоши, как бы снимая вторжение опасной темы и возвращая всех в русло задуманного:
— К делу, господа офицеры. Не зря же мы сошлись… Кто за… создание… Общества Гвардейских Офицеров разведывательного батальона?.. — все как по тревоге насторожились, словно это предложение было полной неожиданностью.
— Ну, что вылупили зенки, что оглядываетесь по сторонам?.. Будем голосовать, — он и Лысиков подняли руки первыми.
Остальные поднимали поосторожнее, но поднимали.
— Кто против?.. Может быть, воздержался?.. А ты почему не голосуешь?
Антонина моргнула белесыми ресничками, угловато пожала плечами:
— Я пока не офицер.
— А я гостья, — донесся робкий голос из угла.
— Полагаю, что наряду с полноправными надежные гости и друзья со временем станут членами-корреспондентами. Пока так будем называть. Потом обсудим. Николай, прочти наметки к уставу…
— Сначала нужен лозунг. Или как его?..
— Пароль.
— Девиз!
— Предлагаю: Устав — отдельно. Нормы поведения — отдельно, — произнес Курнешов (в этом командире мотоциклетного взвода неистребимо сидел директор провинциального детского дома, и нравоучительность в нем была неистребимая — недаром же его высмотрели и забрали в штаб батальона).
— Предлагаю девиз, — хозяин землянки почему-то заторопился. — «Смелость, смелость и еще раз смелость!» — Дантон.
— Дантон мне брат, — произнес Андрюша, — но по мне бы лучше: «Никогда, никогда не унывай!» И подпись — «МЫ».
— Это же из ковбойской песни? А-ме-ри-кан-ская!!
— Ну и что? Пусть хоть негро-рязанская…
— Ура, ребята, ура! — Романченко хотелось поскорее завершить официальную часть.
— Лысиков, пиши протокол. Нико-о-ла!
Тот уже трудился вовсю.
— А нас тут всех за жопу не возьмут? Вместе с протоколом?.. — поинтересовался Токачиров.
— С чего бы?
— А с того!.. Пропущено кое-что… И кое-кто!
Водворилась пауза — даже у беззаветных героев бывают мутные минуты сомнений…
— Вот вам и Дон Дантон, — наставительно заметил Токачиров.
— Этот Бурух всегда засандалит такое, что целый батальон потом разгрести не может, — возмутился Родионов.
— Чур не заноситься. Надо, надо, ребята, — опять возник разумник Курнешов.
— А чего бздеть?! — очень уж шумно безобразничал Романченко, но вид у него был обескураженный.
— Не дури, Петро. Вот предлагаю вполне надежно: «Мщение и смерть немецко-фашистским захватчикам!» Иосиф Виссарионович Сталин… И крышка? А?.. — неуверенно предложил Долматов.
— Новее не придумаешь… — отметил Белоус.
— Годится, но покороче: «Смерть фашистско-немецким захватчикам!» И.Сталин, — произнес хозяин землянки.
— И ставим его впереди Дантона… Ни одна блядь не придерется, — предложил Андрюша Родионов.