Ночь оракула

Я проглотил свои четыре пилюли, выпил кофе с тостами и сел за письменный стол, намереваясь поработать несколько часов, а в обеденный перерыв прогуляться в магазин «Бумажный дворец». Я решил запастись не только скотчем, но и португальскими тетрадями. Не обязательно синими. Пусть будут черные, красные или коричневые — главное, побольше, чтобы хватило на все будущие замыслы. Откладывая свой поход к Чангу, я рисковал остаться вообще без чудо-тетрадей.

Моя синяя тетрадь служила мне верой и правдой, даруя ни с чем не сравнимую радость, ощущение полета и полной самореализации, граничащее с некоторым безумием. Слова выскакивали из меня, как под диктовку, я просто записывал с голоса, который с кристальной четкостью формулировал мои сны, мои кошмары, мои сокровенные мысли. Но 20 сентября, на третий день после «того самого утра», с которого началось мое повествование, что-то случилось. Этот голос вдруг умолк. Когда я открыл тетрадь и увидел перед собой чистый лист, я почувствовал себя заблудившимся в лесу, растерянным человеком, не знающим, куда идти и что делать. По моей милости Боуэн оказался в западне. Я запер его в бункере, оставил в темноте, — но знал бы я, как мне его теперь оттуда вызволить! В голове проносились самые разные варианты, но все они казались мне банальными, неинтересными, чисто техническими решениями. Идея заточить Ника в бомбоубежище меня грела — это было одновременно зловеще и интригующе, так сразу и не объяснишь, — и мне не хотелось от нее отказываться. Но, сделав этот вольт, я отклонился от первоначального плана. Мой герой свернул с дороги, по которой шел его предшественник. Хэммет заканчивает свою притчу почти комическим поворотом, и, хотя в такой развязке есть определенная логика, лично для меня она слишком уж «правильная». После нескольких лет странствий Флиткрафт оказывается в Спокане и там соединяет свою судьбу с женщиной, которая представляет собой почти точную копию его бывшей супруги. Вот как эту ситуацию описывает другой персонаж, человек со стороны: «Кажется, он даже не заметил, что очутился в той же яме, из которой когда-то выкарабкался. Но как раз это-то мне и нравилось. Он свыкся с мыслью, что живет в мире, где падают балки, а когда они перестали падать, он свыкся с этой новой мыслью». Умно, изящно, симметрично, — но недостаточно сильно для истории, которую мне хотелось рассказать. Вооруженный вечным пером, я просидел больше часа, да так и не выдавил из себя ни одного слова. Не это ли имел в виду Джон, когда говорил о «жестокости» португальских тетрадей? Они помогали тебе взмыть вверх, ощутить свое всемогущество, стать своего рода суперменом с развевающейся пелериной, парящим в бескрайней синеве, и вдруг, без предупреждения, ты камнем падал вниз, и от тебя оставалось мокрое место. После душевного подъема и радужных надежд (я, признаюсь, уже воображал, что из рассказа получится роман, а значит, я сумею немного заработать и внести свою лепту в семейный бюджет) я испытывал стыд, даже омерзение — на основании каких-то жалких страничек я позволил себе строить иллюзии, что кризис миновал. Я добился только того, что снова загнал себя в угол. Может, выход и существовал, но мне он был неведом. Если я что и видел в то утро, так только одно: мой незадачливый герой сидит в каменном мешке, почти в полной темноте, и ждет не дождется, чтобы ему пришли на помощь.

На улице было тепло, но тучи сгущались на глазах. Возвращаться за зонтом не хотелось: три лестничных марша вверх-вниз, только зря силы тратить. Авось проскочу до дождя.

Я медленно брел по Корт-стрит. Сидение за письменным столом допоздна давало о себе знать, голова кружилась, я был явно не в своей тарелке. За пятнадцать минут я доплелся до нужного квартала. Как и в субботу утром, обувная мастерская и винный погребок работали, но расположенный между ними «Бумажный дворец» был пуст! Всего двое суток назад магазин Чанга впечатлял своей витриной и изобилием товаров, а сейчас от всего этого великолепия не осталось и следа. На решетчатой ограде появился висячий замок, а на окно было налеплено написанное от руки объявление: СДАЕТСЯ. 858-1143.

Пораженный, я молча разглядывал сквозь стекло голые стены. Неужели дела обстояли до того плохо, что Чанг сгоряча решил закрыть лавочку? В какое надо попасть положение, чтобы за выходные вывезти все до мелочей! Нет, это невозможно. Я даже засомневался в том, что был здесь позавчера. Может, в моей бедной голове все перепуталось, и это было гораздо раньше? Две недели или даже два месяца назад? Я зашел в винный погребок и обратился к бармену. Он был озадачен не меньше моего. Вечером в субботу, когда он уходил домой, магазин был открыт, а в понедельник все уже было вывезено подчистую. Надо спросить у Рамона, его сменщика. Странная история. Будто кто-то махнул волшебной палочкой, и китаец исчез. Как корова языком слизнула.

Я купил скотч в другом месте и зашел в кондитерскую «Ландольфи» за пачкой «Пэлл Мэлл» (в честь почившего в бозе Эда Виктори) и свежими газетами, чтобы почитать за ланчем. Сделать это я решил в «Рите», маленькой шумной кафешке, где я провел большую часть лета. Отсутствовал я целый месяц, но официантка и бармен встретили меня как старого знакомого. Что бы там ни говорили, а приятно, когда тебя помнят. Я заказал традиционный чизбургер и обложился газетами. Сначала «Таймс», затем «Дэйли ньюс» со спортивной вкладкой (в воскресенье состоялись два матча, и «Метс» вчистую продули «Кардиналам») и напоследок «Ньюсдэй». Бить баклуши — это по нашей части. Все равно работа застопорилась, домашних дел никаких, куда торопиться? Тут еще дождь зарядил, а я без зонта.

Если бы я так плотно не засел в «Рите» — пришлось заказать второй чизбургер и еще два кофе, — вряд ли я дошел бы до подвальной заметки на тридцать седьмой странице «Ньюсдей». Как раз накануне я описал со слов Эда Виктори сцены из жизни освобожденного Дахау. В отличие от самого Эда, персонажа вымышленного, его рассказ о том, как давали молоко мертвому ребенку, подлинный. Я позаимствовал его из документальной книги о войне.^{8} В моих ушах еще звучали слова Эда («Я видел конец света»), когда мне на глаза попалась заметка о другом мертвом ребенке — еще одна весточка из ада. Могу воспроизвести ее дословно. Двадцать лет назад я вырезал ее из газеты и с тех пор ношу в бумажнике.

РОЖДЕННЫЙ В ТУАЛЕТЕ МЛАДЕНЕЦ ВЫБРОШЕН НА ПОМОЙКУ

По сообщению полиции в Бронксе обкурившаяся проститутка родила, сидя на унитазе, после чего выбросила новорожденную в мусорный бак.

Как стадо известно, молодая женщина занималась сексом с клиентом в съемной квартире по адресу: площадь Кира, 450. В час ночи она вышла из комнаты, чтобы покурить крэк в туалете. По словам сержанта Майкла Райана, «она почувствовала, как у нее отошли воды и что-то из нее выпало, но не поняла, что это было».

Минут через двадцать женщина обнаружила в унитазе мертвую девочку, завернула ее в бумагу и затолкала в мусорный бак. После этого она вернулась в комнату и снова занялась сексом. Позже разгорелся спор из-за денег, и она ножом нанесла клиенту смертельные ранения в грудь. Произошло это примерно в час пятнадцать ночи.

Испугавшись, женщина убежала, но позже вернулась, чтобы перепрятать мертвого ребенка. В этот момент ее увидела соседка и вызвала полицию. Сержант Райан установил личность подозреваемой. Ею оказалась Киша Уайт, двадцати двух лет.

Дойдя до этого места, я подумал: ничего страшнее в жизни мне читать не приходилось. Мало мне истории с младенцем — еще и чудовищное убийство. В сущности, я прочел заметку о конце цивилизации: эта съемная квартира в Бронксе была тем местом на земле, где само понятие «человеческая жизнь» утратило всякий смысл. Отдышавшись и уняв дрожь, я перечитал колонку уголовной хроники. Я почувствовал, что на глаза навернулись слезы, и закрыл лицо, чтобы никто этого не увидел. Если бы не люди вокруг, я бы, наверно, разрыдался, но усилием воли я сумел взять себя в руки.

Я вышел под проливной дождь. Придя домой и переодевшись в сухое, я прямиком направился к письменному столу и открыл синюю тетрадь на последней странице. Заметка в газете вызвала у меня тошноту. Надо было с ней справиться, а главное, избыть душевную боль. За час я исписал несколько страниц, переворачивая их с конца тетради; не хотелось залезать на площадь, отведенную для более серьезных целей. Выплеснув эмоции, я пошел на кухню и налил себе апельсинового соку. Когда я убирал пакет в холодильник, мой взгляд упал на соседний столик с телефоном, и только сейчас я увидел, что лампочка на автоответчике мигает. Странно. Час назад, когда я вернулся домой, никаких записей не было, а тут сразу две. И телефон вроде молчал. Звонок у нас громкий, через закрытую дверь слышно. Неужели я был так увлечен, что прослушал? Раньше со мной такого не случалось.

Первую запись оставила Грейс. Ее поджимают сроки сдачи оформления, и часов до восьми она пробудет на работе. Просит не ждать ее к ужину.

Вторую запись сделала Мэри Скляр, мой литературный агент. Ей позвонили из Лос-Анджелеса с предложением, чтобы я написал сценарий фильма, и она просит меня перезвонить ей по поводу деталей. ^{9} Я тут же набрал ее номер, но Мэри явно не спешила перейти к делу. Как все близкие мне люди, она сначала поинтересовалась моим здоровьем. После того как меня успели похоронить, они по сей день, хотя прошло уже четыре месяца, не могли поверить, что жив курилка.

— У меня все тип-топ, — ответил я Мэри. — Иногда случается упадок сил, но прогресс налицо.

— Ходят слухи, что ты снова пишешь. Это правда?

— Кто тебе сказал?

— Джон Траузе. Он позвонил мне сегодня утром, и в какой-то момент мы заговорили о тебе.

— Да, правда, но из этой затеи может ничего не получиться.

— Будем надеяться на лучшее. Я сказала киношникам, что ты начал новый роман, так что их предложение тебя вряд ли заинтересует.

— Но оно меня интересует, и даже очень. Если речь идет о приличной сумме.