Ночь с Ангелом

Расширенно-семейная и достаточно бурная конференция по поводу выбора имени новорожденному закончилась тем, что, по настоянию бабушки и дедушки, детеныша «для дома, для семьи» назвали Натанчиком — в честь дедушки Лифшица, а в свидетельстве о рождении записали другое имя — Анатолий. Ласкательно — Толик…

— От греха подальше, — сказала осторожная бабушка Любовь Абрамовна. — А так он будет Анатолий Сергеевич Самошников — русский. Пусть потом кто-нибудь попробует придраться.

— Ну, это вы напрасно, мама… — смутился отец новорожденного Серега Самошников, старший техник одного водопроводного учреждения. — Мне, честное слово, даже как-то неловко…

— Что тебе неловко, что?! Я тебя спрашиваю, мудак! — рявкнул дедушка Лифшиц.

Из Натана Моисеевича уже тридцать лет все никак не мог выветриться фронтовой дух командира взвода полковой разведки.

— Что тебе неловко, скажи мне на милость, святой шлемазл?! — повторил Натан Моисеевич. — То, что в стране государственный антисемитизм, или то, что мы с бабушкой пытаемся твоего же ребенка избавить от этой каиновой печати?! Что? Ты много видел русских по имени Натан?

— Да не преувеличивайте вы, папа… — отмахнулся Серега. — Фирка, ну скажи ты им!

— Они правы, Серый, — тихо сказала Фирочка и стала кормить грудью сонного Натана-Толика.

Седьмой год вся семья жила на улице Бутлерова в блочной пятиэтажке. Дом на Ракова, в центре, стали перестраивать, и Лифшицев уже вместе с Самошниковыми переселили в трехкомнатную квартиру-«распашонку» вдали от шума городского.

Там, в отдаленном районе, пятиклассник Лешка Самошников проявил феноменальные актерские способности и на всех школьных вечерах, даже на тех, которые «Только для старшеклассников!», гневно читал:

… А вы, надменные потомки

Известной подлостью прославленных отцов,

Пятою рабскою поправшие обломки…

Или, широко расставив ноги и яростно жестикулируя, торжествующе гремел со сцены актового зала:

… Я волком бы выгрыз бюрократизм!

К мандатам почтения нету…

В семейном диспуте на тему «Есть ли антисемитизм в нашей стране?» Лешка участия не принимал — учил монолог Чацкого.

Чем и высвободил из плена приличий всю дедушкину окопную лексику.

Сейчас Лешка сидел в «совмещенном санузле», и из-за тонкой картонной двери слышно было, с какой печалью и грустью он бесчисленное количество раз повторял:

… Слепец!.. Я в ком искал награду всех трудов?Спешил, летел, дрожал, вот счастье, думал, близко!..Пред кем я давеча, так страстно и так низко,Был расточитель…Был расточитель…Был…

— «Был расточитель нежных слов», тетеря!!! — не выдержал дедушка Лифшиц.

— Сам знаю! — огрызнулся Лешка из-за двери. — «Был расточитель нежных слов»…

… А вы, о Боже мой, кого себе избрали?!

Когда подумаю, кого вы предпочли?..

Последние две строки Лешка буквально прокричал из-за двери. Но не грибоедовской Софье, а конкретным маме и папе, а также бабушке и дедушке!

Так ему тошнехонько было от появления Натана-Толика в его, Лешкиной, семье. Ему даже смотреть не хотелось в сторону своего новоявленного братца. Приперся, видите ли, орет без умолку, рожа красная, лысый, повсюду пеленки обсиканные, и, главное, все теперь вокруг него крутятся, будто с ума посходили!..

… Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,

Где оскорбленному есть чувству уголок…

«Вот сейчас повешусь, тогда узнаете…» — подумал Лешка.

И жалко ему стало себя, ну прямо до слез.

Он брезгливо сдвинул висящие пеленки в сторону и сел на край ванны. И представил себе свои похороны.

Увидел скорбные лица мамы и папы, безутешное горе бабушки и дедушки, увидел свой рыдающий пятый «А»…

…и сам заплакал по-настоящему, отчетливо вспоминая, как в прошлом году хоронили младшую сестру дедушки тетю Нюру.

Про которую бабушка всегда говорила, что «Нюра — такая блядь, что пробы ставить некуда!..»

… Тут экран моего «просмотрового зальчика» вроде бы разделился на две половинки, и я увидел, как…

…одновременно с появлением Толика-Натанчика в семье Самошниковых — Лифшицев…

…не на Земле, не в клинике, не в каком-либо реальном месте и стране, а где-то в Необъяснимом, Непредставляемом, сокрытом от Человечества Мире невероятным образом сам по себе возник еще один Маленький.

Он появился во «второй половинке экрана» в тот же самый миг, когда в родильном доме будущий Толик-Натанчик покинул измученную страданиями Фирочку и тоненьким писком объявил всем о своем рождении…

Тот второй Малыш; возник не из боли и судорог, не из крови и разрывающих душу животных криков, а из большого, нежного и пушистого облака. Какая-то мультипликация, да и только!..

И ведь не запищал, не заплакал, а только открыл широко большие голубые глаза и Кому-то очень доверчиво улыбнулся.

Невидимый Кто-то завернул конвертиком края свисающего воздушного, молочно-белого и, наверное, очень теплого облака и укутал в него голубоглазого Малыша.

Я видел… Я видел, как это уютное облако, превращенное в постельку для новорожденного, стало медленно и бережно уносить Малыша навстречу Солнцу…

Ах, какие у него были голубые глаза!

Даже сейчас, находясь в состоянии, близком к гипнотическому, не очень отдавая себе отчет в происходящем, я готов был поклясться, что эти голубые глаза я только совсем недавно где-то видел! Пусть это даже прозвучит фантастически, но, как мне кажется, я видел их у человека совершенно взрос…

— Так это были вы, Ангел?! — потрясенно спросил я, с трудом выскребаясь из своего «просмотрового зала».

— Узнали? — удивился Ангел. — Странно. Столько лет…

— Глаза…

— Да, глаза действительно с возрастом не меняются.

— Послушайте, так вы, оказывается, на свет Божий появились вместе с этим Толиком-Натанчиком?!

— Конечно. Вы это тоже поняли? Мне кажется, что я об этом не упоминал.

— Нет, но я это сообразил просто как профессионал. Не обязательно так уж все и досказывать. Чутье-то у меня хоть какое-то осталось!.. Слава Богу, сорок лет в кино оттрубил.

— Приятно иметь дело с профи, — с удовольствием сказал Ангел. — Не перевариваю дилетантизм. Вы знаете, Владим Владимыч, с этим Толиком-Натанчиком мы вообще одно время шли почти параллельно: он в три годика пошел в детский сад, а меня в это же время направили в Амуро-Купидонскую младшую группу. Он семи лет поступил в первый класс, и меня в семь зачислили на подготовительное отделение средней Школы Ангелов-Хранителей… В отличие от своего старшего брата Леши Натанчик сразу же стал заниматься спортом. К его одиннадцати годам с ним боялись связываться четырнадцатилетние мальчишки… Кстати, в то время я тоже уже достаточно неплохо летал и стрелял из лука! Наши с ним пути разошлись тогда, когда нам исполнилось двенадцать лет. Если мне не изменяет память, это было в восемьдесят третьем. Толик попал в колонию для малолетних преступников, а меня в это же время отправили за границу на школьно-производственную практику — помочь его старшему брату Леше Самошникову…