Ночь Стилета

— Именно с вами, Вика. Вы же с ним почти друзья.

Она стояла посреди своего кабинета и смотрела на картину, висящую над ее креслом. Господи, где она отыскала этого сумасшедшего художника и небось отвалила ему кучу денег? Кстати — не ее денег. Девочка явно разошлась. И этот бред, изображенный на картине, — огромная рыба, похожая то ли на средневековую гравюру, то ли на галлюцинацию, плывет по океану, а может, по космосу, а может, по изнанке чьего-то воспаленного сознания… Ладно. Не его дело. Тем более все это скоро должно закончиться. Просто подобный бред выводил Петра Виноградова из себя. А ему не нравилось выходить из себя. Особенно в ситуации, когда музыку заказывал он. Вика начала поворачиваться. Петр услышал, как зашелестели ее волосы, потом увидел ее глаза и ее улыбку… и что-то еще…

— Хорошо, Петр, я поговорю с ним, — произнесла Вика. — Уже пора.

Волосы качнулись и замерли.

И тогда какое-то холодное подозрение кольнуло сердце Петра Виноградова. Он быстро взглянул на Вику, пытаясь понять, что же он только что увидел в ее лице, в ее улыбке, в ее глазах.

Боже мой, но это невозможно! Нет, все под контролем.

А сердце бешено колотилось, и он с трудом подавил панический крик, прозвучавший, к счастью, лишь в его голове: «Ну-ка, ты, не играй со мной!»

Все ли в порядке?

После всего что произошло, Петр Виноградов не мог этого сказать наверняка. Теперь вообще сложно было утверждать что-либо наверняка.

5. Снова вести из Батайска

Многие считали Алексашку сбрендившим. Ну в общем, все нормально, просто крыша у него немножечко протекает. Лифт не доезжает до последнего этажа, и с этим уже ничего не поделать. Даже в деревне есть свой деревенский дурачок, а в городе, пусть в таком небольшом, как Батайск, своих дурачков несколько. Но бесспорно, Алексашка возглавляет этот любопытный отряд, эту славную когорту тех, над кем можно смеяться, в кого можно тыкать пальцем, но все же побаиваться их влажных, прозрачных и лучащихся то ли добротой, то ли идиотизмом глаз. Да, многие считали Алексашку чуть-чуть того, многие, да не все. А с чего, собственно говоря, людям считать, что он того?

Прежде всего потому, что Алексашка был очень добрым и совершенно безобидным парнем. Но на свете, к счастью, еще достаточно добрых людей, много безобидных и неагрессивных. И если исходя из этих качеств пытаться делать такие серьезные выводы, то список кретинов должен был бы возглавлять кто-нибудь вроде Ганди или Папы Римского. Да, Алексашка любовался цветочками, не обижал зверюшек и мог битый час глядеть в одну точку (чаще всего в небо), созерцая что-то, открытое лишь его внутреннему взору. Но подобными вещами промышляют индийские йоги и адепты мудрости Востока, стремящиеся к просветлению, а цветочками любуются девяносто процентов женщин, населяющих планету. В общем-то весьма обширная группа, и делать умозаключение о ее интеллектуальной неполноценности — занятие, мягко говоря, небесспорное. Весьма небесспорное. Зато у Алексашки была феноменальная память. Как у компьютера. С той только разницей, что компьютер запоминает отдельные файлы, а Алексашка — сразу весь массив. Нейроны его мозга устанавливали между собой иногда крайне странные ассоциации, что рождало в его голове не менее странные картинки. Образы, которые иногда требовали дополнения до какой-то целостности, иногда — чтобы Алексашка избавлялся от них, а порой они устанавливали взаимосвязи между вещами, взаимосвязи, остающиеся скрытыми для большинства людей. Алексашка мог запросто поразить вас, сосчитав что-то необычное. Например (и это самое простое), он мог по стуку вагонных колес определить точное количество вагонов в поезде, по оброненной кем-то реплике — а люди часто, сами того не замечая, пользуются фразами из известных фильмов или книг — мог наболтать целую страницу текста и совершенно точно, хоть на спор, хоть просто так, сказать, откуда она… Но и это было просто. Иногда взаимозависимости оказывались значительно сложнее. Например, между слишком уж легкомысленной женской походкой и опасностью, таящейся в сегодняшней атмосфере, когда прозрачные связи между Землей и Небом становились натянутыми, словно тугие струны.

Но это было Алексашкиной тайной. Очень серьезной и страшной тайной.

Он хотел бы предупредить, да боялся. А уже по одному тому, что у него имелись тайны, его вряд ли стоило с такой легкостью переводить в разряд идиотов.

И у него была еще одна важная тайна. Он слышал. Конечно, все люди слышат, одни лучше, другие хуже, но с Алексашкой дела обстояли по-другому. Он слышал далекие молнии, грозы, которые гремели где-то за сотни километров и приходили лишь через сутки, и еще он слышал голоса. Но это не были голоса, повелевающие шизофрениками. Он слышал голоса тех, кого любил.

* * *

— Санюш, Алексаш, ну что ты застыл как вкопанный? Все, поздно уже туда смотреть. Нет ее больше… Санюш! Держи!

Алексашка вздрогнул и расплылся в улыбке. Перед ним стояла тетя Зина и протягивала ему веерок — грабли. Именно так оно и было, почти слово в слово.

Тогда, в пору, казавшуюся теперь такой далекой, когда он еще любил ее, ту, кого тетя Зина за глаза называла гулящей, а иногда и шлюшкой.

— Алексаш, ну что ты застыл как вкопанный? — прозвучал тогда ее голос, веселый, чуть с хрипотцой голос. — Это, между прочим, мое окно, чего таращишься?

Алексашка так же вздрогнул и покраснел. Было шесть пятнадцать утра, и она должна была спать, и он вовсе не ожидал увидеть ее на улице.

— Любопытной Варваре… — произнесла она, поравнявшись с ним, потом весело щелкнула языком, повернулась и направилась в свой подъезд. Алексашка смутился и начал скрести землю веерком — здесь был его участок уборки, — затем все же поднял голову и посмотрел ей вслед. Она была в узких голубых джинсах, ее обтянутые бедра и крепкие тугие ягодицы завораживающе плавно покачивались. Рот у Алексашки приоткрылся, и он не мог оторвать глаз — ничего более прелестного в это утро он даже не предполагал увидеть.

С тех пор прошло больше года. Он тогда очень любил ее и всегда слышал ее голос. Всегда, когда смотрел на нее через окно и когда она жила своей другой, запретной жизнью.

— Ох, Алексаш! Беда ты моя… В шлюшку влюбился?! Ой, горемыка ты мой! — говорила тетя Зина, дворничиха. Она была добрая.

Потом произошло кое-что, с тех пор тоже уже прошло почти восемь месяцев. Точнее — семь месяцев двадцать четыре дня. Ее голос перестал звучать да Алексашки. Потому что, когда она так напугала Алексашку и смеялась над ним, что-то сломалось внутри его головы и внутри его сердца. В тот день Алексашка перестал любить ее. И теперь для него звучали голоса совсем других людей. И прошло уже семь месяцев двадцать четыре дня.

Тетя Зина была добрая. Только она ничего не понимала. Потому что Алексашка застыл как вкопанный, уставившись на ее окно, совсем по другой причине.

У них были одинаковые имена. Ее тоже звали Сашей. Тетя Зина говорила, что она блудит, что она гуляшая, но это не мешало Алексашке восхищаться ей. И он всегда слышал ее голос — когда ей было хорошо и когда ей было плохо. Он чувствовал ее. Потом, после того дня, когда она испугала и насмеялась над ним, все это закончилось.

Сейчас тетя Зина сказала, что ее больше нет. Поздно уже…

Только кое-что не позволяло Алексашке согласиться с тетей Зиной полностью. Он не мог сказать ничего наверняка, потому что ее голос перестал звучать для Алексашки намного раньше, прежде чем с ней случилась беда, но…

Сейчас он уставился на окно совсем по другой причине. Тогда он видел убитую женщину в ванной. В числе понятых Алексашка проскочил в квартиру, прошел следом за остальными по длинному коридору и из-за плеча тети Зины взглянул в ванную комнату. Он увидел женщину с перерезанным горлом. Это зрелище, как боялась тетя Зина, не напугало его, скорее вызвало несколько отстраненное любопытство, как будто Алексашка изучал новый, незнакомый ему объект.

— Обнаружено тело гражданки Александры Афанасьевны Яковлевой, — услышал Алексашка. Потом тот же голос произнес:

— Выключите эту чертову музыку!

Алексашка смотрел на труп. Компьютер в его голове получил громадный массив информации. Нейроны его мозга устанавливали новые ассоциации. Алексашка вспомнил что-то, какое-то несоответствие, хотя с анализом в его голове дела обстояли сложнее. Он смотрел и видел…

— Мне было бы жаль резать такое красивое тело, — прозвучал другой голос.