Ночь Святого Распятия

Наполнив бокалы, я, вдруг подняв голову, встретился взглядом со своим невольным собутыльником. И тут же заметил, какие у него зрачки. И без особых познаний ясно, что это наркоман. Тут есть все привычные признаки, о которых нам рассказывали на лекциях в Вашингтоне. У меня слегка сжалось сердце. Наркоман… Неужто банда все-таки вышла на мой след? Я вспомнил об Эскуарисе, и по позвоночнику пробежала неприятная дрожь. От ярости и страха свело все мышцы. Не пройди я специальной тренировки, сразу бы вцепился парню в горло и заставил сказать, кто приказал следить за мной. Однако я заставил себя сделать несколько глубоких вдохов и, успокоившись, поднял бокал:

— Выпьете за мое здоровье?

Парень опять в полной растерянности. Он изо всех сил старается подавить дрожь в руках, но теперь я знаю, что его состояние объясняется не столько страхом, сколько привычкой к наркотикам. Мой незадачливый преследователь судорожно стискивает зубы, на висках у него выступают капельки пота, и я чувствую, что он совсем на пределе.

— А почему бы и нет, сеньор? — чуть дрогнувшим голосом говорит парень.

Мы чокаемся, и он пьет залпом. Потом, даже не спросив у меня разрешения, хватает бутылку и на одном дыхании осушает еще два бокала подряд.

— Простите, сеньор, но… — слегка покраснев, бормочет мой невольный гость.

— Я знаю, что такое ломка [26] , — спокойно перебиваю я.

Вопреки моим ожиданиям, он даже не вздрагивает, а лишь со вздохом опускает голову.

— Я как будто задыхаюсь…

В Соединенных Штатах я достаточно долго охотился за наркоманами и порядком их навидался, так что прекрасно понимаю: мой новый знакомый готов на все, лишь бы раздобыть немного героина или кокаина… А Боб Лажолет тем временем живет в прекрасной вилле на склонах Тибидабо у Барселоны… Мысль о торговцах наркотиками, как всегда, приводит меня в дикое бешенство, так что глаза застилает кровавая пелена. Теперь я уже не злюсь на своего недавнего преследователя, напротив, мне его безумно жаль. Я бы попросил его рассказать мне свою историю, но уже не раз слыхал исповеди наркоманов, и все они удручающе схожи… Бедняга встает.

26

Невыносимое состояние, которое испытывает наркоман, лишившись привычной дозы.

— Благодарю вас, сеньор… — робко лепечет он.

Парень явно надеется ускользнуть, но я беру его за руку и снова усаживаю на место.

— Никуда вы не пойдете, пока не расскажете, зачем следили за мной.

Наркоман удивленно таращит глаза.

— Так вы ж и так все знаете… На Сьерпес я принял вас за иностранца и решил, что вы согласитесь дать мне немного денег, если я предложу показать вам Севилью… Но я в таком состоянии, что не осмеливался подойти… Думал, вы сочтете меня пьянчужкой-попрошайкой…

Выглядит правдоподобно. Само собой, я мог бы предложить ему кругленькую сумму в обмен на имя поставщика, но заранее уверен в отказе. В Европе, как и в Штатах, несчастные никогда не назовут своих мучителей, боясь не найти другого торговца отравой. А кроме того, для меня это значило бы выдать себя с головой — парень ведь сразу понял, что я не колюсь, не нюхаю кокаин и не курю марихуану. Ладно, пусть идет на все четыре стороны. Может, это и глупость, но я слишком рад уцепиться за слабую надежду, что банда еще не знает о моем присутствии в Севилье… Да и как бы они могли об этом проведать?

Ла Пальма залита ослепительным солнечным светом, и все контуры и тени поразительно отчетливы. Меня переполняют легкость и веселье. Причин — множество, но все они уходят корнями глубоко в прошлое. Однако любовь и память способны творить чудеса, и время вдруг обращается вспять, так что я даже слегка задыхаюсь. Нагруженные тяжелыми корзинами женщины торопливо возвращаются домой с рынка. Мужчины посреди площади вступают в громогласные беседы, другие, подпирая стены домов, молча наслаждаются теплом и светом этого чудесного весеннего утра. Детишки играют в бой быков, и я останавливаюсь, восхищаясь изяществом движений, природной грацией и тем священным трепетом, что превращает юнцов в истинных служителей древнего благородного культа. На меня они обратили внимание, только услышав приветственные возгласы «Оле!». И, почувствовав во мне благодарного зрителя, дети снова стали детьми, а потому тут же окружили меня и стали клянчить деньги. Мелочи у меня не оказалось, и я, поманив парня, только что изображавшего матадора, дал ему пять песет — пусть разменяет банкноту и поделится с приятелями. После этого мне не без труда удалось отделаться от горячих изъявлений благодарности.

Войдя в «свой» двор, я, сам того не замечая, вычеркнул из памяти два десятилетия, и, появись в окне квартирки первого этажа моя мать и прикажи она мне поторопиться в бакалейную лавку, я бы не особенно удивился. Проходя мимо закутка, где некогда трудился сапожник, мой учитель во всем, что касается андалусской тавромахии (то, что мне известно о быках и тореро, я услышал именно от него), я невольно крикнул:

— Buenos dias, tio Paco! [27]

Но на пороге лавчонки старого Пако появилась огромных размеров дебелая матрона, и это вернуло меня к действительности. Женщина с любопытством оглядела меня с ног до головы.

27

Добрый день, дядюшка Пако! (исп.)

— Вы кого-нибудь ищете, сеньор? — спросила она.

Я объяснил, что много лет назад жил в этом доме, а там, где она стоит, когда-то работал мой друг сапожник по имени Франсиско Альгин, которого все называли Пако. Женщина долго чесала в затылке.

— Да помер он, Пако-то… — наконец сказала она. — В день Всех Святых тому будет ровно семь лет… Я тоже хорошо знала старика. Мой муж и купил его лавчонку, только он не сапожник, а корзинщик… по крайней мере, когда не пьянствует… А это-то он наверняка сейчас и делает, проклятый, потому как ушел за хлебом битый час назад!

Не желая продолжать беседу, грозившую превратиться в нескончаемый поток жалоб на семейные неурядицы, я поклонился матроне, пожелал по обыкновению приятно провести день и уже собирался уйти, но женщина удержала меня за полу пиджака.

— Может, вам хотелось бы повидать детей Пако? Потому как его жена, донья Кончита, тоже умерла…

Сеньора Кончита… Та, что вечно совала мне кусочки кожи для моей рогатки… Сеньора Кончита, такая скромная и незаметная, что — да простит мне Господь! — я и забыл о ее существовании… А матрона, так и не дождавшись ответа, вышла на середину двора, сложила руки рупором и заголосила во всю мощь легких:

— Мария, голубка моя! Послушай-ка, Мария дель Дульсе Номбре!

Имя девушки настолько очаровало меня, что дурное настроение рассеялось и я перестал злиться на бесцеремонность новой знакомой, вынудившей меня идти к совершенно посторонним людям и говорить пустые и совершенно ненужные в подобных случаях фразы. Мария дель Дульсе Номбре — Мария Нежнейшего Имени [28] .

Только в моей Испании крестные так поэтично нарекают девочек. Окно на третьем этаже приоткрылось, и кто-то, кого я лишь смутно различал в густой тени, осведомился:

28

В Испании, как и во всех католических странах, Богородицу особенно чтят и к имени девочки часто добавляют один из эпитетов ее святой покровительницы.

— Что случилось. Долорес?

— Да вот, иностранец спрашивает о твоем бедном отце… Он искал Пако, потому что ничего не знал о его кончине… А ты куда лучше меня сумеешь рассказать, как отошел к Господу этот праведник!

Толстуха повернулась ко мне:

— Поднимайтесь вон по той лестнице, напротив… Там не шибко светло, но Мария уже ждет вас…

Приличия ради я окликнул стоявшую у окна девушку:

— Вы позволите, сеньорита?

— Да, прошу вас, сеньор…

На лестнице и впрямь оказалось очень темно, особенно после залитой солнцем улицы. Казалось, здесь вечно царит густой сумрак. Не пройдя и десяти ступенек, я совершенно перестал различать что бы то ни было и стал осторожно карабкаться вслепую, благо под рукой — перила. Скоро мне послышалось сзади чье-то едва уловимое дыхание; но, зная, как в темноте разыгрывается воображение, я даже не насторожился. И совершенно напрасно. Не успел я добраться до второго этажа, как мне показалось, будто весь дом вдруг обрушился на мою голову. Я вскрикнул и полетел во тьму как в прямом, так и в переносном смысле слова. Послышались восклицания, захлопали двери, потом — приближающиеся шаги… и больше я ничего не помню.