Ночь Волка

Марат стал одеваться.

— Пойду, аккумулятор сниму, — объяснил он, — может в тепле отойдет; он же нормально крутил, когда мы сюда приехали.

— Сколько ему надо времени, чтобы отойти? — спросила Вероника.

— Сутки, не меньше.

— Значит, мы сегодня не уедем.

— Вы поразительно догадливы, моя дорогая, — заметил Марат.

— А ведь мне завтра в институт. Начало лекции в девять тридцать. История философии.

— Не расстраивайся, мы с Шиловым тебе расскажем и про историю, и про философию. Да Шилов?

— Всенепременно, мадемуазель, мы вам, про все расскажем.

— Может тебе за дровами сходить, а, товарищ философ? — предложила Галя, — если мы остаемся, то надо печку топить.

— Вот, так всегда, — пожаловался Марату Шилов, — только захочешь воспарить к высотам человеческой мысли или опуститься в глубины мировой души, как тебя тут же окликают «товарищем» и предлагают сходить в лес, за дровами. "Откуда дровишки, — из лесу вестимо, отец слышишь, ворует, а я увожу". Где там мои валенки?

Уходя, сказал:

— Вернусь, баню затоплю, помоемся в дорогу.

Шилов оделся и вслед за Маратом вышел из дома.

Их было видно в окно: обоих, но один пошел налево на деревенскую улицу, где стоял автомобиль; второй — направо, к лесу.

— Что же мы будем делать? — тревожно спросила Вероника.

— Ничего, — ответила Галя, — снег пойдет скоро, значит, мороз уймется, потеплеет, а там, глядишь, и машина заведется.

Первым вернулся Марат, с посиневшим от мороза носом. Прижимая к животу аккумулятор, он прошел на кухню, и положил его у подножия печки. После этого прижался к кирпичной стене, хранившей остатки тепла и замер, оглядывая угол против печи, служивший кухней. Сбоку отворилась дверь, выходящая к заднему двору, где находились хлев, овин и дровяной сарайчик. Появилась Галя, неся два полена. С грохотом свалила у топки, взяла топорик и стала щепить лучину.

— Мороз, как ножом режет, — сказал Марат.

— Это точно, — весело согласилась Галя.

— А дрова, то есть еще? — спросил Марат.

— Есть, — согласилась Галя.

— Что же ты, Александра в лес послала? — спросил Марат.

— А запас карман не тянет, — пусть проветрится, авось протрезвится.

— А где Вероника?

— Красится, — сказала Галя.

— Однако, — заметил Марат, — птичка божья не знает, ни заботы, ни труда…

Марат пошел в горницу, где за столом, строя гримасы зеркалу, сидела Вероника. Увидев Марата, она приветливо улыбнулась.

— Ты куда это собираешься? — спросил Марат.

— Никуда.

— А-а, а я думал, что ты на свидание собираешься.

— Одно другого не исключает, — невозмутимо сказала Вероника, — я собираюсь на свидание, но мне никуда не надо, потому что мой любимый находится рядом.

— Неплохо — отметил Марат. Отвел ладонью занавес и нырнул в спаленку. Не раздеваясь, лег на кровать, закрыл глаза. Через несколько минут кто-то вошел в спальню и стал рядом; Марат протянул руку и дотронулся до ноги, обтянутой в вельвет. Он подвинулся, и Вероника легла рядом.

— У меня рефлекс, — тихо сказала девушка, — я не могу видеть тебя лежащим, меня сразу же тянет принять горизонтальное положение.

— Ты говорила, что это бывает, когда я смотрю на тебя, — лениво ответил Марат.

— Когда ты смотришь на меня, мне хочется лечь и раздвинуть ноги, — уточнила девушка, — а так, мне просто хочется лечь рядом.

Мужчина не ответил, молча повернулся на бок, заставив Веронику проделать то же.

— Обними меня властной рукой, — попросила девушка.

Марат обнял ее левой рукой и невольно залез ей под рубашку, прижав ладонь к ее голому животу.

Через некоторое время Вероника сказала:

— Не могу, когда ты дышишь мне в затылок.

— Когда же вы накуритесь? — спросил Марат.

— Никогда, — вздрагивая всем телом, ответила девушка.

— Молчать, золотая рота — приказал Марат, но рука его уже начала движение, надавливая на живот, к низу, к жестким волосам.

— Поцелуй меня — попросила Вероника.

— У тебя губы накрашены.

— А я вытру.

Марат стал расстегивать пуговицы ее вельветовых брюк.

— Только закрой мне рот, — попросила девушка, вздрагивая все сильнее, — я буду кричать, Галя услышит.

— Может лучше убить тебя?

— Да, убей меня.

Галины рассказы произвели на Шилова впечатление. Отправившись за дровами, он взял на всякий случай ружье. Александр повесил его за спину и если бы не санки, которые он тащил за собой, то его можно было принять за биатлониста. Ружье ружьем, но в лес Шилов углубляться не стал, побродил по предлесью, нашел сухую ель, достал топорик из-за пояса, начав с верхушки, стал обрубать ее, и укладывать дрова поперек санок. Вскоре ему стало жарко, он расстегнул тулуп, снял ружье, проверив предохранитель, прислонил его к дереву. Начав с ленцой, Шилов вскоре вошел во вкус, стал рубить с оттяжкой, с уханьем. Несмотря на мороз, Шилов вспотел; вогнал топор в корневище, выпрямился, вытер лицо и огляделся вокруг. В пылу рубки, он забыл про волков и теперь особенно внимательно смотрел на все чернеющее, на снегу. Поднял взгляд на небо. Солнце затянуло дымкой облаков, и начинал сыпаться мельчайший снежок. Лишившись солнечного света, заснеженные деревья приобрели некоторую грусть, но Шилову она не передалась, ибо движения было вдоволь. Кроме того, Шилов сделал любопытный вывод — никакая тоска, не властна над человеком, находящемся в движении. "Видимо, — развивал свою мысль Шилов, — печаль обратно пропорциональна движению, ибо печаль рождает — мысль о смерти, поскольку согласно Сократу, вечно лишь то, что находится в движении, значит, движение исключает смерть и соответственно печаль". Сформулировав сию мысль, Шилов почувствовал гордость за человечество — в своем лице. Лелея эту философскую формулу, Шилов закрепил дрова своим ремнем, взял в руку ружье и отправился к дому, из трубы которого во всю валил дым.

Сделав несколько шагов, Шилов остановился, ему вдруг почудился чей-то крик. Несколько минут он напряженно вслушивался, но звук не повторился и Шилов вновь впрягся в санный ремень, сказав себе: "Но, кобыла".

Возле самого дома, он увидел давешнюю ворону; во всяком случае, очень на нее похожую; птица сидела на проводах. Шилов, недолго думая, вскинул ружье и пальнул по ней.

Марата разбудили гитарные аккорды. Открыл глаза, вспомнил про машину. С тягостным чувством сел на кровати, привел себя в порядок и вышел в горницу, где слышались тихие голоса и негромкое пение. В комнате было сумеречно, только на полу плясали отблески пламени, вырывавшиеся из-за неплотно прикрытой печной дверцы. Шилов сидел на табуретке у окна и напевал:

Думы потаенные, губы окаянныеБестолковая любовь. Головка-да забубенная.Попрошу я голубя, попрошу я сизогоПошлю дролечке письмо, и мы начнем все сызнова.

Дамы сидели на диванчике и молча слушали. Увидев Марата, воззрились на него, а Галя спросила:

— Как у тебя с головой, Марат?

Вопрос вызвал у Шилова смех, к нему присоединилась Вероника, но под мрачным взглядом Марата быстро утихла.

— Лучше, но ты я вижу, опять за свое взялась, печь топишь, — сурово сказал Марат.

— У нас другого выхода нет, — пояснила Галя, — иначе мы замерзнем. Мы же остаемся.

— Тогда я сплю вот здесь, — сказал Марат, указывая на диванчик, — второй ночи возле печки я не выдержу, а здесь прохладней.

— А я? — спросила Вероника, — я, где сплю?

— Вдвоем мы здесь не уместимся, — отрезал Марат.

— А любовь? — спросила Вероника.

— Сколько же можно?

— Я не в этом смысле, а в возвышенном, одухотворенном, возмутилась Вероника.

Шилов возвысил голос и пропел: