Ночевала тучка золотая. Солдат и мальчик

– Жарко небось, – сказал непонятливый Колька.

– Терпи!

– А зачем? – опять спросил Колька.

– А затем! – передразнил Сашка. – Как пойдешь, так и поймешь! Места-то сколько меж нами остается!

Колька сообразил. Поинтересовался:

– А эти… Которые влюбленные: тоже носят? Они ведь всегда обнимаются. Сам видел!

Сашка подумал, сказал:

– А фиг их знает.

Теперь они ходили, взяв друг друга за плечи. Женщины из цеха, глядючи на них, произносили: «Ишь какие дружные! Водой не разлить!»

Кто мог догадаться, что, если бы их удалось разлить водой, под рубахами обнаружились бы целых две банки – одна на другой. Отрепетировано было за колонией в кукурузе, а проверено в стенах колонии. Когда шли обнявшись, ни при каких условиях разглядеть банок было нельзя. Разве что прощупать, но кто бы стал щупать?!

Правда, именно тетка Зина в тот день, когда заложили они между собой первые банки, что-то заподозрила.

Раньше сколько мимо обнявшись ходили – и ничего. Не останавливала, не спрашивала ни разу. А тут – вот бабье чутье-то – тетка Зина как закричит пронзительно, на весь цех:

– Эй, ты! – на Сашку, конечно. Его она узнавала и без красной тесемки на любом расстоянии. – Поди, говорю. Чево ты все мимо… мимо…

Подошли оба, не разжимая объятий. Банки холодили кожу, елозили гладким стеклом по ребрам во время вдоха и выдоха. Иногда похрупывали друг о дружку.

Тетка Зина посмотрела на братьев и сказала:

– Чево склещились-то? Аль на толчок тоже по двое ходите?

Колька молчал. Его тетка Зина и не спрашивала, она его вообще не признавала. Да и Сашка придумает быстрей, чего и как ей ответить.

И Сашка сразу же ответил, миролюбиво, что ходить так по двору удобней, потому что им посекретничать надо. От уха до уха ближе выходит.

Сашка, в общем-то, не врал. Секрет и правда был, только не в ушах дело.

– Ишь какие! – вздорно проговорила тетка Зина. – Шикреты! А вот узнаю я ваши шикреты, что тогда? – и придирчиво посмотрела им вслед. Но ничего не заметила.

А братья, не торопясь, вышли наружу да скорей за угол.

Тут, на заднем дворе, за спиной цеха, где никогда не появлялись работники завода, находилась свалка. Банки, ящики разные, тележки, бочки и прочая рухлядь. Здесь-то джем надежно прикрыт.

Оставалось переправить его на волю.

Для интересу, хоть мало верилось, испытали братья проходную. Но вохровская старуха с незаряженной винтовкой хоть и не была догадлива, как тетка Зина, но прикрикнула на них: мол, чево скопом лезете, ходи`те, как люди, чередой, как все ходють!

«Как все – можно, – подумалось братьям. – Да вот банки тогда не пронесешь!»

Был у Сашки еще один способ: перебрасывать джем через забор. Только забор-то каменный, глухой, метра два высоты.

Забежал однажды Колька после работы, выскочив вперед всех, а Сашка с заднего двора кинул ему несколько пустых банок.

Из пяти штук поймал Колька только одну. Поменялись они местами, но результат оказался не лучше. Сашка и вовсе ни одной не поймал. А больше предложить он ничего не смог. Словно бы торможение у него с головой вышло.

Колька как бы невзначай Сашке жмень сахарного песку подсунул. Слыхал, что от песка мозги варят быстрей. Вон как джем в котле!

Но и песок не влиял на брата. Он поскучнел, потускнел, зачах, даже осунулся.

Бродил один по двору или подолгу разговаривал с теткой Зиной. А чего с ней говорить, ее на это дело не уговоришь, Колька был уверен. Банки лежат, а время идет… Вдруг их больше не повезут на завод: каждый день последним может стать!

Однажды Сашка сказал:

– Знаешь… Они здесь тоже были.

– Кто? – спросил Колька, но уже и сам догадался. – Черти?

Так Илья звал чеченцев.

– Ага. Черти. Проскакали на лошадях, с винтовками… Стрельнули – и скорей в горы. Тетка Зина видела. Говорит, чуть не померла со страха.

– Убили кого? – спросил Колька.

– Не знаю. А ты думаешь, Регина Петровна почему молчала?

– Почему?

– Она их видела. И заболела. Тетка Зина говорит, от страха, так бывает.

– Регина Петровна ничего не боится, – сказал Колька.

– А мужички? А взрыв? Думаешь, не страшно?

Братья сидели на задней части двора, на ящиках, близ своей заначки. У самых ног в траве протекал через двор ручей. В него сбрасывали отходы из цеха. Ручей был грязновато-желтого цвета и вонял.

– Ну? Ты придумал? – спросил Колька.

– Чево?

– Сам знаешь чего. Так и будем на заначке сидеть?

Сашка почесался и сказал:

– Эх, чешка вошится… – Что означало на детдомовском жаргоне «вошка чешется». И без всякой связи: – Давай уедем, а?

– Сейчас?

– Ну, завтра. Вон, тетка Зина говорит, она бы давно удрала, да у нее семья… Они тут мобилизованные, их к заводу прикрепили. А нас-то никто не прикреплял!

– Как же Регина Петровна? – спросил Колька.

Сашка задумался.

– А вдруг она не вернется?

– Она вернется, – твердо пообещал Колька. – У нее мужички здесь.

– А вдруг она умерла?

– Нет, – опять сказал Колька. – Мы ее только дождемся и на дорогу банок накопим. Нам все равно их вынести надо.

Сашка молчал, смотрел на дальние горы, размытые, едва видневшиеся в бледновато-голубой дымке. Светило нежарко солнце. Было тихо. Лишь всплескивал ручей да жужжали осы.

– А может, никаких чертей нет? – спросил с надеждой Колька. – Ведь их с милицией ловят? Раньше бухали, бомбили. А теперь и бухать перестали.

Колька говорил не потому, что верил. Ему понравилось жить на Кавказе.

Еще бы! Сбылась мечта, извечная мечта голодного шакала о жратве. Где это он еще вволю сможет объедаться сахаром, да «блаженной» икрой, да вареньем? Тетка Зина сказала, что везли их в рай, так он и в самом деле тут рай, на заводе.

И нечего плакаться, что к заводу прикрепили. А Колькина бы мечта, чтобы вовсе от завода никуда колонистов не открепляли. Вырастет, попросит, пусть его навсегда прикрепят. Вот когда сладкая жизнь для него начнется! Будет, как евреи, сахар носить! А уж кто носит, в убытке не остается.

Сашка посмотрел на Кольку и понял, о чем он думает.

– Ладно, – сказал он брату. – Подождем.

– А джем? Как с джемом быть? – не унимался Колька.

Сашка пристально посмотрел на горы, на забор, под которым протекал гнилой ручей.