Ночи Истории

Тем временем плавучий гроб отошел от причала и заскользил по стремнине. На люке сидели Гранмазон, Жоли и еще двое маратистов. Они тянули «Карманьолу», чтобы заглушить вопли несчастных внизу, и отбивали такт ногами по палубе.

Лерой работал челюстями, как крыса, пока, наконец, веревка не ослабла. Потом, чтобы не терять монаха в этой мешанине копошащихся тел, он схватил капуцина зубами за рукав.

— Держись за меня, — произнес он отчетливо, насколько мог, и капуцин с благодарностью повиновался. — Теперь развяжи мне руки.

Ладони капуцина заскользили по рукам Лероя от плеч вниз, пока не коснулись запястий. Пальцы монаха ухватились за узлы. Развязать их в темноте было нелегким делом, приходилось трудиться наощупь. Однако прелат оказался упорным и терпеливым, и в конце концов последний узел сдался. Торговец был освобожден от веревок.

Это принесло ему несказанное облегчение, хотя и не давало серьезных преимуществ. Но, по крайней мере, его руки были свободны, и он мог при необходимости действовать ими. Он не обманывался относительно того, что должно было произойти, и понимал: пикового положения не избежать. Но Лерою никак не хотелось расставаться с надеждой.

Его руки высвободились как раз в нужный момент. Гранмазон и его подручные на палубе больше не пели. Они забегали, засуетились. Что-то ударилось о борт судна в носовой части, очевидно, шлюпка. Где-то ниже уровня палубы зазвучали голоса, потом лихтер затрясся от страшного удара по доскам носового порта. Гам в трюме усилился, став вдвое громче. Задыхающиеся, бранящиеся, стонущие люди навалились на Лероя и на миг подмяли его под себя, когда судно накренилось на правый борт. Послышались удары не только по носовому, но и по кормовому порту; раздался треск, обшивка оторвалась, и вода хлынула в трюм.

То, что творилось во мраке, было неописуемо ужасно. В панике многие узники разорвали свои путы. Они бросились к открытым портам, в которые хлестала вода. В отчаянии эти люди принялись голыми руками отрывать доски. Кому-то удалось высунуть наружу руки, чтобы расширить отверстие. Но рядом с лихтером стояла шлюпка корабельных плотников, а в ней — строитель оград Гранмазон, державший в руках мясницкий нож.

С насмешками и грязными проклятиями он рубил протянутые руки, вновь и вновь взмахивая ножом, тыча им в трюм сквозь щель в порту и вонзая лезвие в плотную упругую массу. Он неистовствовал до тех пор, пока плотники не отгребли прочь от тонущего лихтера, чтобы он не увлек: шлюпку за собой.

Судно и его обреченный груз — сто тридцать живых людей — начало медленно погружаться носом вперед. Стоны, вопли и проклятия внезапно стихли: ледяные воды Луары сомкнулись над лихтером.

Попавшего в водоворот Лероя вынесло наверх и прижало к палубному настилу. Он машинально вцепился в балку. Вода захлестнула его голову, а потом, к удивлению торговца, вдруг схлынула, плеснулась раз или два, когда киль лихтера коснулся дна, и наконец стала на уровне плеч Лероя.

Он мгновенно понял, что произошло. Погружаясь носом вперед, лихтер угодил на отмель. Корма оказалась частично в надводном положении, так что здесь оставался воздушный пузырь — просвет высотой в фут или полтора. Но из ста тридцати обреченных бедняг Лерой оказался единственным, кому эта необыкновенная случайность принесла удачу.

Он остался в корме, и в течение двух часов, по его собственному выражению, плавал над трупами. Человек не столь сильный, как телесно, так и духовно, никогда бы не выдержал двухчасовой пытки в ледяной воде тем декабрьским утром. Но Лерой держался. И надеялся. Я уже говорил, что он всегда крайне неохотно расставался с надеждой. И вскоре после рассвета его вера в удачу была вознаграждена. С первыми лучами зари, обагрившими воду, послышались голоса и скрип весел в уключинах. По реке шла лодка.

Лерой закричал, и голос его в утренней тишине прозвучал глухо, будто из могилы. Скрип весел стих. Лерой крикнул еще раз, и ему ответили. Весла заработали вдвое проворнее, чем прежде, и лодка стала борт о борт с лихтером. Кто-то принялся отдирать багром доски палубы. Вскоре в ней появилось отверстие, достаточно широкое, чтобы Лерой мог пролезть в него.

Вглядевшись в жиденький туман, который уж и не чаял увидеть, торговец подтянулся на руках, на что ушел почти весь остаток его сил. Когда его грудь оказалась вровень с палубой, Лерой увидел лодку и двух человек в ней.

Однако обессилившие и окоченевшие руки уже не держали его. Лерой упал обратно в трюм, перевернувшись вниз головой и теперь уже всерьез испугавшись, что помощь пришла слишком поздно. Но когда он вновь забарахтался, выбираясь на поверхность, рядом с ним в воду шлепнулась веревка. Лерой судорожно ухватился за нее, намотал на руку и взмолился, чтобы его вытащили.

Итак, его выволокли из трюма, подняли на борт лодки и высадили на берег в ближайшем удобном месте. Все это хозяева скорлупки проделали из человеколюбия, но страх, охвативший их, когда Лерой рассказал, как попал в такое положение, помешал им сделать больше.

Полураздетый, промерзший до костей, с клацающими зубами, приковылял Лерой на заплетающихся ногах в домик стражи в Шантене. Солдаты Голубых стащили с него мокрые лохмотья, закутали в одеяло и отогрели: снаружи — огнем очага, изнутри — жидкой овсяной кашей. Потом они попросили его рассказать о себе.

История с лошадью, вероятно, навела вас на мысль, что торговец был записным вралем. Вот этот свой дар он и пустил в ход, объявив себя моряком из Монтуа и поведав душераздирающую историю о кораблекрушении. К сожалению, Лерой переборщил. Один из солдат знал кое-что о море и о Монтуа, и рассказ Лероя показался ему не совсем правдивым. Боясь ответственности, солдаты доставили торговца в Нант, в революционный комитет.

Даже здесь все могло бы обойтись, поскольку среди членов комитета не было моряков, и никто не мог разоблачить Лероя. Но, вот незадача, в тот день в комитете заседал черноусый санкюлот Жоли, тот самый, который накануне вечером выволок Лероя из его камеры и связал по рукам.

При виде торговца глаза Жоли едва не вылезли из орбит.

— Откуда ты взялся, черт побери? — загремел он.

Лерой вздрогнул. Сообщники Жоли вытаращили на него глаза, но их предводитель объяснил:

— Он был во вчерашней купальной команде. И у него хватило наглости предстать перед нами. Уведите его и бросьте обратно в воду.

Однако Башелье, наиболее влиятельный после Гулена член комитета, был наделен чувством юмора, вполне достойным Французской революции. Увидев, как приуныл торговец, он разразился взрывом смеха и, возможно, потому, что положение, в которое попал Лерой, очень позабавило его, решил проявить милосердие.

— Нет-нет, — возразил он. — Пока отведите его обратно в Буффе. Пускай с ним разберется трибунал.

И вот Лерой отправился назад, в свое узилище, к мокрой лежанке, хлебу и воде, к забвению, в котором пребывал и прежде, пока судьба не призвала его к себе на службу.