Ночная катастрофа

Первой выступала женщина, которая значилась в программке как капеллан межконфессиональной церкви аэропорта Кеннеди. Она обратилась к друзьям и членам семей погибших с прочувствованной речью, в которой советовала им жить полной жизнью, несмотря на то что тех, кого они любили, с ними нет.

После нее говорили еще многие, но их голоса не заглушали доносившийся до меня ровный шум прибоя.

Потом священники различных конфессий стали читать молитвы. Люди начали всхлипывать. Кейт стиснула мою руку. Я посмотрел на нее и увидел струившиеся по ее щекам слезы.

Раввин, говоря о погибших, сказал:

— Эти люди продолжают оставаться для всех нас воплощением жизни и красоты, хотя вот уже пять лет, как они умерли.

Следующий оратор — человек, потерявший в катастрофе жену и сына, — посвятил свое выступление погибшим детям, женам и мужьям. Он также упомянул о находившихся на борту самолета семьях, братьях и сестрах, отцах и матерях, в большинстве своем не знакомых с другими пассажирами, вместе с которыми они отошли в вечность.

Последним выступал протестантский пастор, затянувший двадцать третий псалом:

— И даже когда я пойду долиной смертной тени…

Полицейские в шотландских килтах сыграли на волынках «Боже, будь милостив к нам, грешным», после чего мемориальная служба закончилась.

Потом все присутствующие — должно быть потому, что это уже вошло у них в традицию, — направились на пляж. Мы с Кейт последовали за ними.

Встав у кромки прибоя, скорбящие зажгли свечи — по одной в честь каждого из двухсот тридцати погибших. Огоньки растянулись по всему пляжу, мигая на легком ветру.

В 20.31 — это точное время трагедии — родственники погибших одновременно взялись за руки. Круживший в небе вертолет береговой охраны включил бортовой прожектор и осветил место катастрофы. В это мгновение в круг света вошел принадлежавший береговой охране катер, и матросы стали спускать на воду поминальные венки.

Некоторые люди встали на колени, другие пересекли черту прибоя и вошли в океан. Почти все бросали в воду цветы и обнимали друг друга.

Сострадание к ближнему и чувствительность вообще развиты у меня не очень сильно, но эта сцена пробрала меня до костей, вызвав острое чувство сопричастности ко всему происходящему.

Постепенно толпа на берегу стала редеть. Люди, кто поодиночке, кто небольшими группами, стали возвращаться. Мы с Кейт тоже побрели к палатке.

Я заметил мэра Руди Джулиани в окружении местных чиновников и политиков. Выделить этих людей из толпы было нетрудно, поскольку за ними хвостом тянулись репортеры, на ходу задававшие вопросы, ответы на которые — если бы таковые последовали — были бы просто обречены попасть в завтрашние газеты.

Я слышал, как один из репортеров спросил Руди:

— Скажите, господин мэр, вы по-прежнему считаете, что это был теракт?

— Без комментариев, — бросил на ходу Джулиани.

Кейт заметила подходивших со стороны пляжа знакомых, мужчину и женщину, извинилась и направилась в их сторону.

Я прохаживался у палатки, глядя на людей, возвращавшихся с пляжа, где горели оставленные ими свечи. Вертолет и катер исчезли в темноте, но кое-кто из родственников все еще стоял в воде и смотрел на океан. Другие переговаривались, всхлипывали и обнимались. Было очевидно, что им трудно уйти с берега, рядом с которым упали с летнего неба в океан их близкие и любимые.

Я не мог сказать точно, зачем приехал сюда, но чувствовал, что из-за только что испытанного мною ощущения сопричастности эта произошедшая пять лет назад трагедия лишилась в моих глазах своего несколько абстрактного характера и стала казаться гораздо более реальной. Полагаю, Кейт догадывалась, что церемония произведет на меня подобный эффект, и именно поэтому взяла с собой. Это была часть ее прошлого, и она хотела, чтобы я понял и по достоинству оценил это движение ее души. С другой стороны, вполне могло статься, что на уме у нее было нечто совсем другое.

В повседневной жизни Кейт так же эмоциональна, как и я, — то есть не слишком. Тем не менее было очевидно, что эта трагедия сильно задела ее лично, причем, как я подозреваю, речь шла не только о ее чувствах, но и о профессиональной гордости. Она, подобно всем остальным причастным к ней людям, так и не пришла к окончательному выводу о том, кого здесь вспоминают и оплакивают — жертв трагического инцидента или террористического акта. Возможно, в данный момент это не столь уж и важно, но в конечном счете имеет большое значение — как для отдельных людей, так и для нации в целом.

Пока я дожидался Кейт, ко мне подошел средних лет мужчина, одетый в рубашку и брюки темного цвета.

— Джон Кори, — сказал он. Это прозвучало не как вопрос, а как утверждение.

— Нет, — ответил я. — Вы не Джон Кори. Это я — Джон Кори.

— Именно это я и имел в виду. — Так и не протянув мне руки, он представился: — Специальный агент Лайэм Гриффит. Мы с вами работаем в одном учреждении.

Мне показалось, что где-то я его уже видел, но, сказать по правде, все агенты ФБР кажутся мне похожими друг на друга — даже женщины.

— Что привело вас сюда? — спросил он.

— А что привело сюда вас, Лайэм?

— Я первый спросил.

— Вы спрашиваете об этом официально?

Гриффит сразу же почуял в моих словах ловушку.

— Я здесь как частное лицо, — ответил он.

— Я тоже.

Он огляделся, потом сказал:

— Насколько я понимаю, вы здесь вместе с женой?

— Вы правильно понимаете.

Некоторое время мы молчали, меряя друг друга взглядами. Мне нравится мужская игра в гляделки, по этой части я спец.

Наконец он сказал:

— Ваша жена, возможно, уже дала вам понять, что не совсем удовлетворена результатами расследования этого дела?

Я промолчал.

Он продолжал:

— Правительство результаты вполне устраивают. А ваша жена — да и вы тоже — работаете на правительство.

— Спасибо, что напомнили.

Он посмотрел на меня и сказал:

— Иногда очевидное тоже нуждается в констатации.

— У вас что, английский — второй язык?

— Оставим колкости. Лучше послушайте, что я вам скажу. Это дело закрыто. Довольно уже и того, что выводы правительственной комиссии оспариваются всевозможными общественными организациями и частными лицами. Но они имеют на это право. А вот вы, я, ваша жена — то есть люди из федеральных силовых подразделений — не можем и не должны поощрять тех, у кого имеются альтернативные теории, подчас параноидальные, относительного того, что здесь произошло пять лет назад. Я ясно выразил свою мысль?