Ночной администратор

Кто знает, может быть, не последнюю роль в том, что Джонатан позволил своим ногам принять решение, сыграл винный погреб отеля. За несколько недель до прилета Роупера Джонатан на шестнадцать часов оказался заперт в нем как в тюрьме и теперь имел полное основание считать тот случай подготовкой к смерти.

Среди особых обязанностей, возложенных на Джонатана герром Майстером, была ежемесячная инвентаризация погреба коллекционных вин. Погреб был вырублен глубоко в скале под одной из наиболее старинных построек отеля. Джонатан спускался туда, как правило, в первый понедельник каждого месяца, перед тем как получить шестидневный отпуск, положенный ему по контракту вместо выходных. В тот злополучный понедельник он не отступил от своего правила.

Страховая стоимость коллекционных вин была установлена в последний раз на уровне шести с половиной миллионов швейцарских франков. Сложность замковых устройств соответствовала ценности хранимого здесь добра. Прежде чем открыть замок с защелкой, нужно было набрать комбинацию из нескольких цифр и справиться с двумя магнитными замками. Злобный глаз видеокамеры следил за каждым движением посетителя. Успешно преодолев сопротивление всех замков и защелок, Джонатан начал свой ритуальный подсчет с «Шато Петрюс» 1961 года – по четыре тысячи пятьсот франков за бутылку, затем перешел к стеллажам с двухквартовыми бутылями «Мутон Ротшильд» 1945 года – по десять тысяч. Он был примерно на полпути, как вдруг внезапно погас свет.

Вот когда Джонатан возненавидел тьму. И зачем только люди выбирают себе ночную работу? Мальчиком он читал Эдгара По и вместе с героем «Бочонка Амонтильядо» прошел все ступени пережитого им кошмара. Ни одна авария на шахте, ни один засыпанный туннель, ни одна история о застрявших в расселинах альпинистах не легла на его память такой тяжелой могильной плитой.

Джонатан застыл на месте. Он перестал ориентироваться в пространстве. Стоит ли он на ногах? Не случился ли с ним удар? Не контузило ли его? Альпинист в нем сгруппировался, как во время падения. Ослепленный моряк вцепился в обломок мачты. Вышколенный солдат – без оружия – вплотную приблизился к невидимому противнику. Расставив руки, как ныряльщик на большие глубины, Джонатан пошел на ощупь вдоль винных стеллажей в поисках выключателя. «Телефон, – подумал он. – Есть ли в погребе телефон?» Его наблюдательность в данном случае сослужила ему плохую службу. Слишком много образов роилось в его памяти. Есть ли у двери ручка с внутренней стороны? Огромным напряжением воли ему удалось вспомнить код сигнального устройства. Но без электричества и оно было бесполезно.

Джонатан напрочь забыл планировку подвала и кружил вокруг стеллажей, как ночной мотылек вокруг огня. Он, отлично подготовленный к любым неожиданностям, растерялся, столкнувшись с таким ужасом. Ни марш-броски, ни уроки рукопашного боя, ни штрафные учения – ничто не помогло. Он вспомнил, что у золотой рыбки, так, по крайней мере, было написано в книжке, настолько короткая память, что каждый круг по аквариуму кажется ей захватывающим дух путешествием по незнакомым местам. По лицу у него струился пот, может быть даже слезы. Время от времени он принимался кричать: «Помогите! Это я, Пайн!» Без толку. «Бутылки! – мелькнуло у его в голове. – Меня спасут бутылки!» Он решил метать их во тьму – а вдруг услышат? Но даже в состоянии, близком к умопомрачению, он сумел удержать себя в руках, сообразив, что было бы безумием крушить одну за другой бутылки «Шато Петрюс» по четыре с половиной тысячи за штуку.

Кто бы мог заметить его отсутствие? Ведь администрации было известно, что он покинул отель для очередного шестидневного отпуска. Инвентаризацию он производил, собственно говоря, в свое свободное время. Это был, конечно, не самый лучший пункт в его контракте. Хозяйка квартиры, где он жил, разумеется, решит, что он остался ночевать в гостинице, как бывало не раз, когда пустовали номера. И если какой-нибудь залетный миллионер не захочет испробовать редкого вина, он погибнет в этом заточении, прежде чем кто-нибудь его хватится. А миллионеры по случаю войны сидят по домам.

Чувствуя, что нужно прийти в себя и успокоиться, Джонатан сел, выпрямившись, как на плацу, на какую-то коробку и стал мучительно-напряженно перебирать в уме все события своей жизни до сего дня, – последняя, предсмертная поверка: лучшие денечки, полезные жизненные уроки, личностные достижения, любимые женщины. И только сейчас он понял, что ничего не было. Ни денечков, ни женщин, ни уроков. Не было. Ничего, кроме Софи, да и та мертва. Глядя на себя со стороны, насколько это было возможно, он видел одну только нерешительность, неудачливость и склонность к конформизму, и Софи была ему вечным укором. В детстве он изо всех сил старался, чтобы его считали взрослым. Потом профессия вынуждала его скрывать свое "я" под личиной услужливости и готовности, – и если не считать отдельных срывов, это ему удавалось. Даже как любовник, супруг и соблазнитель он не мог похвастаться большими достижениями: одна-две вялые связи, после чего годы угрызений и малодушных самооправданий.

Постепенно его озарило, если озарение может наступить в кромешной тьме, что вся его жизнь до сих пор являла собой серию репетиций пьесы, в которой он так и не принял участия. И теперь, с этого момента, если этот момент не станет последним, он должен отказаться от своей болезненной, отвратительной приверженности к порядку и пробудить в себе первозданный хаос, ибо, как известно, порядок не заменяет счастья, а хаос может открыть путь к нему.

Он покинет отель.

Он купит лодку, яхту или что-нибудь вроде этого, с чем легко справиться в одиночку.

Он найдет девушку и будет любить ее не в прошедшем, а в настоящем, другую Софи, которую он не предаст.

Он найдет друзей.

У него будет свой дом. У него нет родителей, но он сам станет отцом семейства.

Он сделает хоть что-нибудь, абсолютно все равно что, лишь бы не сгибаться больше, пресмыкаясь во тьме раболепной двусмысленности, в той тьме, в которой, казалось ему теперь, он потерял свою жизнь и жизнь Софи.

Вызволила его фрау Лоринг. Через тюлевые занавески она увидела своим недреманным оком, как он прошел в погреб, и забеспокоилась, что он долго не поднимается. Когда прибыла группа спасения, предводительствуемая герром Майстером с сеткой на голове и тусклым фонариком в руках, в глазах Джонатана не осталось, как можно было бы ожидать, и следа пережитого ужаса. Он казался совершенно спокойным.

Только англичане, перешептывались коллеги Джонатана, выводя его на свет Божий, способны на такое самообладание.

4

Мысль завербовать Джонатана Пайна, бывшего военнослужащего спецсоединения, пришла Леонарду Берру, бывшему офицеру разведки, сразу после того, как Джонатан отрекомендовался командиру авиаотряда Куэйлу, но реализовал он ее только через несколько напряженных недель, в течение которых Уайт-холл метался между желанием настоять на своем, не обращая внимания на растущий в Вашингтоне ропот возмущения, и никогда не умирающей надеждой заслужить одобрение в переменчивых, как ветер, коридорах власти на Капитолийском холме.

Операция, в которой предполагалось участие Джонатана, первоначально называлась «Троянец», но очень скоро была переименована в «Пиявку» по одной простой причине: некоторые из связных понятия не имели о том, что там Гомер придумал с деревянным конем, и слово «Троянец» ассоциировалось у них исключительно со знаменитыми американскими презервативами. «Пиявка» – это всем было понятно. Пиявка присосется, и от нее не отделаешься.

Джонатан, Берр понимал это лучше всех, оказался просто находкой, именно в тот момент, когда донесение за донесением пошли из Майами, аккуратно ложась на стол Леонарда, который ломал голову над тем, как заслать своего человека к Роуперу. Действительно, задачка. Более того, он еще не получил разрешения действовать, и вся операция повисла на волоске при первой же попытке прощупать, насколько реальны его планы.

– Мой хозяин немного осторожничает, ей-богу, Леонард, – с игривой любезностью китайского мандарина сообщил ему Гудхью по непрослушиваемому телефону. – Вчера почти все уже решилось, но сегодня он не склонен ухудшать и без того непростую ситуацию в бывших колониях.

Воскресные газеты как-то назвали Гудхью нехромающим английским Талейраном. Но они, как всегда, ошиблись. Гудхью не был тем, чем казался. Если что и делало его исключительным, так это не склонность к интригам, а порядочность. За его непроницаемой улыбкой, простым кепи и неизменным велосипедом скрывалась не какая-нибудь зловещая тайна, а всего-навсего служебное рвение истинного англичанина. И если бы вам посчастливилось стать своим человеком в его доме, то вы, к своему удивлению, обнаружили бы там милую жену и умненьких детишек, обожавших отца.