Ночной администратор

– Правда, не знаю.

– Ну тогда, будьте уверены масса Ламон, я тоже не знаю. И никогда не стану спрашивать. У него огромная компания в Нассау, где крутятся все эти деньги. И уж наверное человек с таким богатством в наше трудное времечко должен быть порядочным пройдохой.

Еще чуть-чуть, и Мама Лоу примется готовить свой горячий соус «чили» для крабов. Тогда на кухне наступит опасная тишина. Еще не родился тот человек, который бы осмелился предположить, что яхты заходят в Хантерсайленд не только для того, чтобы полакомиться фирменным «чили» Мама Лоу.

«Паша» бросила якорь, все шестнадцать человек вскоре будут здесь. На кухне воцаряется атмосфера битвы, когда первые гости занимают места за маленькими столиками. Нет места пустым разговорам, лишним движениям, судорожным попыткам что-нибудь в последний момент подправить. Есть единая молчаливая команда бойцов, понимающая друг друга с полувзгляда и действующая слаженно, как танцевальная пара. Даже Силач и Мокрый Глаз затихают в ожидании наступления еще одной волшебной ночи у Мама Лоу. Мисс Амелия в своих пластмассовых папильотках приготовилась у кассы принять первый чек. Мама Лоу, уже напяливший свою замечательную шляпу, поспевает везде. То он поднимает боевой дух своего войска потоком приглушенной брани, то выскакивает для переговоров с неприятелем, то опять отдает на кухне приказы, тем более действенные, что его громовый голос понижен почти до шепота.

– Белая леди, столик номер восемь. Не желает, сука, ничего, кроме салата. Два салата «Мама», О'Тул! Шестилетний ублюдок желает только гамбургер. Одну сопливую порцию. Что случилось с миром, О'Тул? Разве у них нет зубов? Разве они не едят рыбу? Хрен их поймет, Мокрый Глаз, неси пять прохладительных напитков и два пунша «Мама» к первому столику. Убери это. Масса Ламон, продолжайте готовить устрицы, еще шесть дюжин не помешают, послушайте меня. Надо иметь в резерве не меньше шестнадцати порций для «Паши». Устрицы идут на «ура», масса Ламон. Леди и господа просто сегодня без ума от ваших устриц. О'Тул, где соус, ты что, его выпил? Мелани Роуз, переверни их, а то они превратятся в пепел прямо на твоих глазах!

Все это под музыку джазового оркестра, играющего на крыше террасы. Лица музыкантов блестели от пота, рубашки слепили белизной в ярких вспышках света. Калипсо исполнял парень по имени Генри. Он провел пять лет в тюрьме Нассау за то, что ударил повара, и вернулся оттуда стариком. Мелани Роуз сказала Джонатану, что Генри больше не сможет заниматься любовью, так его избивали.

– Некоторые здесь считают, что иначе он не пел бы таким высоким голосом, – грустно улыбнулась она.

Это была трудная ночь, самая трудная за много недель. Она принесла Мама Лоу столько волнений! Надо было обслужить пятьдесят восемь обедающих и еще шестнадцать уже поднимаются на террасу – Мама Лоу разглядел их через очки. И это еще только начало. Наконец миновал час пик, и Джонатан смог, как обычно, облить голову холодной водой и понаблюдать за посетителями в глазок вращающейся двери.

Пристальный взгляд профессионала. Он проникал внутрь человека еще до знакомства с ним. Джонатан мог заниматься этим бесконечно, лежа в канаве, в укрытии, в амбаре, с лицом и руками, испачканными камуфляжной краской, и с листвой, нашитой на маскхалат. Он делал это и сейчас: я пойду к нему, когда пойду, и не раньше.

Сначала он оглядел пристань внизу, эту подкову из белых фонарей и маленьких яхт, сияющих, как бивачные костерки, на застывшей воде. Чуть скосив глаза, Джонатан увидел ее, яхту «Железный паша», нарядно убранную и залитую снизу доверху светом. Он различил фигуры охранников: один спереди, второй сзади, третий под капитанским мостиком. Фриски и Тэбби сегодня там нет. У них обязанности на берегу. Его взгляд пробежал по песчаной дорожке, проник под деревянную арку и оказался в царстве Мама Лоу. Затем скользнул по освещенным зарослям гибискуса и истрепанным багамским флагам, между которыми красовался череп со скрещенными костями, и задержался на весьма пожилой паре на танцевальной площадке. Они обнялись и недоверчиво ощупывали лица друг друга. Джонатан догадался: эмигранты. До сих пор не верят в свое чудесное спасение. Молодые танцоры прижимались друг к другу, замирая в экстазе. За круглым столиком Джонатан заметил двух крепких сорокалетних мужчин. Шорты бермуды, плечи борцов, уверенные движения. «Это они? – спросил он себя. – Или еще парочка из своры Роупера?»

«Обычно они пользуются „Сигаретой“, – говорил Рук. – Это сверхскоростной глиссер».

Эти двое прибыли на белом моторном катере незадолго до сумерек, но на «Сигарете» или нет, он не знал. В них, безусловно, чувствовалось спокойствие профессионалов.

Они поднялись, разминая занемевшие ноги и взваливая на плечи свои рюкзаки. Один из них кивнул Мама Лоу.

– Сэр? Все очень мило. О, чудесная еда. Великолепная.

Вразвалочку, держа локти на отлете, они спустились по песчаной дорожке к катеру. «Не они, – решил Джонатан. – Может быть, связаны друг с другом, а может быть, и нет».

Он перевел взгляд на столик, где ужинали трое французов со своими девушками. «Слишком пьяны, – подумал он. – Они уже заказали двенадцать порций пунша „Мама“, и никто не вылил свою в вазочку для цветов».

Джонатан решил сосредоточиться на расположенном в центре зала баре. На фоне свисающих морских вымпелов и рыбьих скелетов две юные негритянки в ярких хлопковых одеждах, раскачиваясь на высоких табуретах, болтали с двумя чернокожими пареньками лет двадцати. Может быть, эти девушки или все четверо?

Боковым зрением Джонатан приметил низкий моторный катер, направляющийся из залива в океан. «Мои кандидаты отбыли? Что ж, возможно».

Наконец он медленно поднял глаза на террасу, где самый страшный человек в мире восседал царьком, окруженный вассалами, шутами, охранниками и детьми. Как его яхта завладела бухтой, так и господин Ричард Онслоу Роупер завладел круглым столом, террасой и всем рестораном. Но в отличие от яхты он не был столь наряден и выглядел, как человек, накинувший на себя кое-что, чтобы открыть дверь другу. С его плеч небрежно свисал синий пуловер.

И все-таки он заправлял всем. Это было видно по патрицианскому спокойствию его головы, неспешной улыбке и изысканности манер. По тому вниманию, которое выражали к нему окружающие, когда он говорил или слушал. Все на этом круглом столе начиная с тарелок, бутылок и свечей в зеленых плетеных кувшинах до сидящих вокруг детей, казалось, было обращено к нему. Даже Джонатан ощутил его притягательную силу. «Роупер, – подумал он. – Это я, Пайн. Тот парень, который отговаривал тебя покупать итальянскую скульптуру».

Как раз в эту минуту сверху донесся взрыв смеха, который вызвал, по-видимому, сам Роупер, смеявшийся громче всех. Бронзовая рука поднялась, как бы усиливая юмористический эффект сказанного, а лицо обратилось к сидящей напротив девушке. Все, что мог рассмотреть Джонатан, – это ее растрепанные каштановые волосы и открытая спина, но ему сразу вспомнилась кожа, мелькнувшая из-под халата герра Майстера, длиннющие ноги и гроздья бриллиантов на запястьях и шее. Волна гнева неожиданно накрыла Джонатана: как она, такая юная и прекрасная, могла отдаться Роуперу? Девушка улыбнулась. Да, это была ее шутовская, сумасшедшая, кривая, наглая улыбка.

Выбросив девушку из головы, он решил взглянуть на сидящих в конце стола детей. «У Лэнгборнов три, у Макартура и Дэмби по одному, – говорил Берр. – Роупер возит их для развлечения своего Дэниэла».

А вот и он сам – взъерошенный бледный мальчик лет восьми с выдающимся подбородком. Глядя на него, Джонатан испытал чувство вины.

– Нельзя ли использовать кого-нибудь другого? – спросил он тогда Рука. Но как в стену уперся.

– Дэниэл для Роупера – все, – отвечал Рук, в то время как Берр отвернулся к окну. – Что может быть лучше?