Ночной карнавал
Шрифт:
Она вскинула руки, и два выстрела грохнули вместе.
Кровь расцветала у нее на груди и животе двумя красными зловещими маками, расползаясь на льняной такни исподней рубахи.
Мадлен вытянула руки вперед, посмотрела слепыми глазами. Попыталась шагнуть вперед. Навстречу тем, кто убил ее.
Не смогла.
Колени ее подкосились, и она стала садиться в снег, хватаясь руками за воздух, ловя ветер ртом.
Господи, какая красота вокруг. Она и не знала. Она никогда не знала, что снег может так искриться. Алмазными искрами. Разноцветьем. Ведь это же самоцветы. Чудо. Он горит рубинами и сапфирами, яхонтами и хризопразами, янтарями и малахитами, простой, белый, грязный, в саже и копоти
— Снег… всюду снег, — прохрипела она, оглянулась завороженно. — Я ложусь в снег. Он меня заметет. А я так хотела быть Царицей. Вот они… мои скипетр и держава… в крепко сцепленных… костях…
Я умираю в красоте. В любви. Я узнала, что такое любовь на земле. И она не оставила меня в мой последний час. Я лежу среди алмазов и жемчугов. И на голове моей Царская корона. А вы, жалкие людишки, чужеземная челядь моя, толпитесь вокруг моего тела, бойтесь подойти, коситесь издали. Вы никогда не видели красоты. И никогда не любили так, как я любила.
Я, бойкая девка Мадлен, золотая корова мадам Лу.
Я, Княжья жена и Царская дочь.
До свиданья, люди. Я вернусь. С меня станет. Я ведь такая. Я не могу умереть насовсем. Я просто посплю немного… и проснусь. Такая же бодрая, веселая. Красивая. Такая же безумная разбойница и отменная любовница, как и прежде. И побегу по жизни. В коротком платье. В дерзкой юбке. С бантами на заду. С бархоткой на белой шее.
Эй, кто там!.. кто там кричит: Мадлен, тебя взяли в плен?!..
Меня никогда не возьмешь в плен! И даже смерть не возьмет!
Я — Свобода!
Свобода… я Свобода… Отец, ты выпустил меня на свободу… в жизнь… вечную…
Она упала навзничь на снег. Раскинула руки. Она обнимала мир.
Мир, мучавший ее, выламывавший ей руки, пытавший ее и хлеставший по щекам, по голому телу.
Мир, подаривший ей любовь, которой нет равных.
Мир, исторгший ее из себя, как земля исторгает из недр своих алмазы и золото.
Да ведь и жемчуг находят в грязи, в густом иле.
Рубаха ее задралась неприлично, и Третий Глаз, злая шутка мастера-негра, пристально глядела с ее живота в ночное небо — с живота, принявшего тяжесть сотен желаний и похотей и лишь одну на свете любовь.
С живота, так и не родившего Сына.
Она держала руку на животе, стыдливо и нежно закрывая свою тайну, известную всем вдоль и поперек, сберегая то, что не явилось на свет, но уже билось в ней, мерцало, горело яркой точкой, негасимой лампадой.
А она и не успела узнать об этом.
Ее синие глаза недвижно глядели в черное ночное небо.
Фейерверк закончился. Сверкающие зерна больше не сыпались.
Двое, выстрелившие в нее, медленно, хрустя сапогами по снегу, подошли к ней. Перебросились злыми словами. Казанова закурил. Арлекин упал на колени в снег рядом с убитой. Уткнул голову в ладони. Зарыдал.
Людей набежало много. Все гомонили, щебетали. Дергали убитую красотку за руки, за ноги. Кричали ей: вставай, вставай! Брось притворяться! Довольно комедии!.. И трагедий тоже хватит с нас!.. Мы пришли на Карнавал!.. Мы хотим веселиться!.. Кончай щекотать нам нервы!.. Из тебя течет не кровь, а клюквенный сок, мы-то уж это знаем!..
Вставай! Поднимайся, эй!.. На подносах несут твою любимую красную рыбу… апельсины… вино из Авиньона…
На мосту в Авиньоне девушки танцуют, девушки танцуют, миленьких целуют… на мосту…
Она лежала неподвижно.
Золото ее волос взвивал и крутил морозный ветер с залива.
И на вокзале Сен-Сезар часы пробили три часа ночи.
И в Ипполитовом Доме часы пробили три часа пополуночи.
И в доме священника в Карнаке часы пробили три
ночных часа: пора было идти в церковь на ночное венчание.И в доме на рю Делакруа, у растопленной старой голландки, старинные часы с маятником тоже пробили три.
И пробил трижды, отмечая ночной рубеж, над спящим огромным Пари в медные необхватные колокола могучий угрюмый звонарь, бывший когда-то генералом.
И прошла ночная стража.
Она прошла тихо, неслышно, не бряцая оружием, не звеня штыками; прошла мимо живущих и умерших, мимо рожденных и убитых.
И, проходя мимо Мадлен, стража отдала ей почести, как отдают офицерам или царям.
— А дальше, дальше что же было?.. Ну!.. давай рассказывай!..
— Ох, спи, голубка, умаялась я… Откуда же мне знать-то все, что приключилось… Я и так уж тебе с три короба всего понавалила — и богатых тряпок, и курьих лапок… Я уж и забыла сама, что дальше содеялось… после…
— Ах, ну какая же ты ленивая!.. А завтра… завтра расскажешь?..
— Завтра расскажу… конечно, расскажу… куда ж я денусь… непременно… Вот посплю и вспомню все… что там дальше-то было…
— А это все быль?.. или сказка?..
— Сказка ложь, да в ней намек… разгадывай, как сумеешь, понимай, как знаешь… Да ведь сболтнешь что-нибудь ненароком, а оно возьми и правдой окажись… У меня так частенько бывало!.. Наплету небылицу — а оно истиной глянет… вот как… Спи, душечка моя… спи, девочка… а вдруг…
— А вдруг я тоже из Царской Семьи?..
— Все может быть… И так может статься… Спи… целую тебя в щечку… в темечко… крещу на ночь… шепчу молитву напоследок… Богородица, Дева, радуйся, благодатная Мария, Господь с Тобою…
— Сплю, сплю уже… Нет, скажи еще!.. постой!.. не уходи… А Мария Магдалина… она хорошая была или плохая?.. Ее Христос любил?..
— Любил, любил… Еще как любил… Всюду с ней ходил… И она тоже за Ним всюду ходила… И первая о Его Воскресении узнала… Спи, радость моя!..
— Я тоже хочу полюбить!.. Я хочу узнать, что такое любовь…
— Узнаешь, дитя, узнаешь… Недолго ждать уже… Спи, уже вот и три бьют часы… А ночи в июле коротки, вот уже и рассвет скоро… Спи, глазок, спи, другой…
— А спи, третий?..
— Нету у тебя Третьего Глаза… и слава Богу…
Девочка уснула. Нянька прикорнула на топчане близ кроватки. Ветер отдувал тюлевые занавески. Дрова дотлевали в печке. Со стены глядела на спящих картина: двое, он и она, качаются на качелях, летний день, солнечные пятна ходят по их рукам, груди, соломенным шляпам, золотые кудри выбиваются из-под шляпки на румяные щеки женщины, синие глаза насквозь просвечены Солнцем, горят, как два сапфира, она крепко держится кулачками за веревки качелей, не сводит с возлюбленного глаз; мужчина, в русых усах и в бороде, в офицерском мундире, молодой и статный, радостно глядит на нее, белозубо улыбается ей; и так беспредельно счастливы они, что от их лиц идет свет, сиянье, пронзает годы, пронизывает века, достигает каморки, где спят девочка и старуха, и заливает ее в ночи таинственным мерцаньем, будто бы где-то рядом, под лавкой, под креслом, близ подпечка, горит светлячок, тлеет уголь, пылает упавшая с неба звезда. «СПАСИБО ТЕБЕ, МАДЛЕН», - написала я и отложила ручку.