Ночной ковбой (сборник)

Он посмотрел на нас - верим или нет - и сказал:

– Да. Хорошо было в прошлом году в России.

– Почем прогулка?
– спросил лектор.

– Доллар час, - сказал мужик.
– С человека.
– И сказал: - Можно с высадкой на островах и купанием.

– Не хотим, - сказал я.

– Дорого?
– сказал мужик.

– Нет, - сказал я.
– Цена приемлемая.

Пришла организаторша семинара с псом Максом на поводке. Пес скорбно смотрел на воду и пятился, бороздя задницей мокрый песок. Его хвост при этом торчал и вздрагивал.

– У вас одна лекция?
– спросила организаторша.

– Одна, - сказал я.

– Вы просили одну.

– А две можете прочесть?
– спросила организаторша.

– На какую тему?
– спросил я.

– Не знаю, - сказала организаторша.

– Тогда могу, - сказал я.

– А три?

– Могу и три.

Организаторша оживилась и качнулась в порыве благодарности. И произнесла:

– И круглый стол в конце проведете спасибо, а то у меня этот ваш семинар под таким вопросом в печенках сидит!

– Под каким вопросом?

– Ну, я к прессе прямого отношения не имею. Доцент Немыкин приехать отказался. Кацман из Питера - согласился, но не приедет.

– А Немыкин имеет отношение к прессе?

– Ну, он же доцент. Факультета журналистики.

– А, ну тогда конечно. Тогда правильно.

В другое время я бы этот семинар проигнорировал. В смысле, послал. Не люблю шаровых бессмысленных сборищ. Скучно. И народ на них чаще скучный. Но сейчас, куда ехать, значения не имело, лишь бы не сидеть там - в городе денег, чугуна и стали, вони и пыли, дома, на работе, в дерьме. Потому что дерьмо лилось и лилось. Лилось и лилось. Отверзлись хляби небесные на мою голову и были они полны дерьма различного и прочего. А тут - предложили. И я согласился. И поехал. Четыре дня у моря. Ни о чем не думая. Бесплатно. Ничего лучшего в моем незавидном положении придумать нельзя. И пусть не одна лекция, пусть три. Пусть еще круглый стол. Какая разница? Одна, три, круглый, квадратный.

Лектор стоял и слушал нашу беседу. Его пригласили на другой семинар. Вернее, на два семинара. Для ветеранов войны и для узников концлагерей.

– А Зарайский приедет? Или мне тоже самому семинары проводить?
– сказал лектор.

Организаторша сказала:

– Доктор исторических наук Иван Михайлович Зарайский уже в пути, и утром его встретит автомобиль. Еще она сказала, что узникам и ветеранам она и сама будет читать кое-какие лекции. Поэтому с узниками и ветеранами все в порядке. Тем более в жару их нельзя слишком загружать и доводить до инфаркта - у них здоровье ни к черту.

Весь завтрашний день они съезжались. Из разных концов страны и, как говорится, региона. Узники, ветераны, редакторы газет. И весь день работники института их встречали, селили, инструктировали насчет воды и бычков, водили в столовую. В конце концов, приехало человек семьдесят. Или восемьдесят. И Зарайский приехал. Слава Богу. А то бы еще ветеранам и узникам пришлось читать лекции. А что я могу им сказать, кроме большого спасибо? Ничего. А то, что могу, им не нужно. Ни к чему. Без надобности.

Вечером узники истерически веселились. Для них предусмотрели культурную программу под аккордеон и песни разных народов. Ветераны не отставали от узников и ни в чем им не уступали. Редакторы наблюдали веселье из окон, умиляясь и мысленно аплодируя. Мы с лектором и Зарайским пили водку. Платил почему-то я. И всем было хорошо.

Перед сном я долго стоял под очень горячим душем, получал удовольствие, граничащее с наслаждением. Дома-то горячей воды нет с мая. И не будет до сентября, как минимум.

– А я не пойду в душ, - сказал лектор, оглядев меня, красного и разбухшего.

– Почему?

– Буду опускаться.

Завтра в семь я был уже в заливе. В одну минуту восьмого я плыл, глядя из воды, как браконьеры лениво и безмятежно втаскивают сеть в алюминиевую лодку. От веса рыбы в сети лодка накренилась на левый борт и стояла так, покачиваясь и выставив из воды половину днища. В восемь я снова стоял под горячим душем. В девять лежал на койке после обильного до отвращения завтрака, пропуская общую для всех семинаров лекцию о международном положении. Лежал и думал: "Зачем я ел масло? Я же никогда не ем масла".

К десяти пришла моя группа. Редакторы новых мелких газет. Я предложил заниматься на воздухе. Предложение приняли единогласно. Разместились в беседке. Слева дети, визжа, катались на качелях. Справа на скамейке целовались дети постарше. Яхта в заливе поднимала желтоватые паруса.

– Начнем?
– сказал я.

Все промолчали. В глазах семинаристов светилась только сытость. Но светилась тускло. Что-то я им в общих чертах рассказывал. И, кажется, сам увлекся. И, кажется, заразил их. Они перестали клевать и задремывать. Хотя говорил я элементарные вещи, известные всем, работающим в СМИ более или менее долго и профессионально. Но для этих все было внове. Все интересно и загадочно.

Через час я закончил.

– Перерыв.

– У меня тоже есть сообщение, - сказал пожилой мужчина с горизонтальным носом.
– Я из Кременчуга.

– И у меня было, - сказала симпатичная пожилая карга из Полтавы.
– А теперь нету. Потому что я думала, мы будем о духе и общечеловеческих ценностях говорить сквозь призму политического аспекта, а вы "верстка, реклама, бумага, заголовки".

Я извинился перед симпатичной каргой, что не оправдал ее надежд, посоветовал жаловаться на меня в письменном виде, пообещал дать слово человеку с носом и ушел к заливу. Снял рубашку и шорты. Влез в воду. И опять забыл обо всем. И о семинаристах, смотрящих мне в спину с расстояния двадцать метров, в том числе.

После перерыва редактор из Кременчуга объявил тему своего доклада: "Как сделать газету интересной". И полчаса рассказывал, что прошел жизненный путь от старшего пионервожатого до директора школы и параллельно от рядового юнкора до члена союза журналистов в шестьдесят девятом году и главного редактора газеты - органа нацменьшинств - в двухтысячном. Как сделать газету интересной, он так и не рассказал. Может, забыл.

– Продолжим, - сказал я.

– А мое сообщение?
– сказала карга из Полтавы.
– У вас совесть есть?

– Вы сказали, что у вас нет сообщения, - сказал я.

– Как нет?
– сказала карга.

И она рассказала, что ее муж двадцать лет назад окончил Литературный институт имени Горького и с тех пор издает в Москве журнал. Что у нее дома, в Полтаве, библиотека - шесть, нет, семь тысяч томов. Что она лично знакома с раввином Штейнзальцем, Павлом Лазаренко и Муслимом Магомаевым. Что знает английский язык весь до мелочей. Что не ест свинину, яичницу и абрикосы. Что отсюда едет к маме в Алушту, так как у той знаменательная дата и юбилей: ровно восемьдесят один год со дня рождения.