Ночной орёл

Когда через полчаса они вошли в Кнежевесь, то начисто забыли и себя, и своё прошлое, и цель своего путешествия. Грязные, худые, с мучительным недоумением в глазах, они опустились на крыльцо первого попавшегося дома и в глубоком молчании просидели на нём до самого утра, тесно прижавшись друг к другу.

Утром их обнаружил местный стражник. Не добившись никакого толку от странных молчаливых бродяг, он повёл их к старосте деревни. Они не сопротивлялись. Коринта и Кожин понимали, о чём их спрашивают, но отвечать не могли. По дороге стали попадаться местные жители, школьники. Все с любопытством рассматривали грязных, измученных людей.

Вдруг одна девочка, шедшая с мальчуганом лет одиннадцати, бросилась к бродягам, обхватила одного из них ручонками и закричала:

— Папа! Папочка!

Мальчуган подбежал к ней и попытался за руку оттащить её:

— Ты с ума сошла, Индра! Какой же он тебе…

Но тут мальчуган пристально посмотрел на человека с усами и даже попятился от удивления:

— Пан доктор? Вы?

Человек безучастно смотрел на девочку и мальчугана и молчал.

— Вы что, узнали их? — спросил стражник.

— Узнали! Правда, Владик, узнали?! — крикнула девочка.

— Да-да, узнали, пан стражник! — проговорил Владик.

— Ну так и ведите их к себе! — приказал стражник. — К старосте они пусть потом придут.

Дети схватили странно молчавших людей за руки и потянули за собой к дому номер сорок три. Те машинально шли за детьми, но было видно, что не только душевные, но и физические силы у них уже на исходе.

23

Пять дней древний город сражался. Пять дней на ликующие призывы весны он отвечал грохотом выстрелов, стонами раненых и умирающих. Весь вздыбленный баррикадами, окутанный дымом пожаров, он отчаянно рвался в новую жизнь. Но рождение угрожало обернуться гибелью, слишком ещё силен был враг, а у повстанцев было больше мужества и решимости, чем оружия. Сто фашистских «тигров» ворвались в город. Они громили баррикады, крушили орудийной пальбой дома, дворцы и музеи. Застонала в пожаре древняя ратуша, помнившая времена гуситов и нашествие шведов, и отчаяние проникло в сердца баррикадных бойцов. И когда уже не было никакой надежды, с севера донёсся грохот танков. Это спешили на помощь чешской столице стальные полки Советской Армии. Они пришли вовремя.

…Умолкла пальба, и город вдруг весь наполнился флагами, цветами, бесчисленными ликующими толпами. Наконец-то пришла весна Победы.

Но в деревне Кнежевесь, в доме номер сорок три, ничего не знали об этих событиях. Здесь шла борьба за двух людей, охваченных небывалой и непонятной болезнью.

Врач-невропатолог, доставленный из Праги, ни на шаг не отходил от Кожина и Коринты, стремясь проникнуть в суть их загадочного заболевания. Физически они быстро пришли в норму, ели с отменным аппетитом, спали спокойно, по десять-двенадцать часов в сутки. Но говорить не могли и никого из прежних друзей не узнавали.

После освобождения Праги больных навестили Локтев, Горалек и Влах. Кожин не узнал ни своего командира, ни командира партизан, ни рыжебородого лесника. Коринта тоже смотрел как на чужих и на старого друга Влаха, и на русского майора, которого хоть однажды, но всё же видел. Гости вышли из комнаты больных в подавленном состоянии.

— Доктор неужели это безнадёжно? — спросил Локтев.

— В смысле прошлого абсолютно безнадёжно. — ответил невропатолог. — Их память представляет собой совершенно чистый, не исписанный лист. На нём ничего нельзя восстановить, его нужно заполнять заново. У них сознание новорождённых младенцев — абсолютная TABULA RASA, на которой действительность не успела ещё оставить ни одной зарубки. Их всему придётся учить: речи, письму, чтению. Прежнее сознание никогда к ним не вернётся, но они постепенно по-новому осознают и себя, и окружающий мир, и причину своего разрыва с прошлым. Им легче будет воспринимать и усваивать информацию, чем детям. Мозг у них зрелый, натренированный. В два-три года они смогут вернуться к нормальной жизни. Но вряд ли Коринта станет когда-нибудь снова учёным или хотя бы просто врачом, и вряд ли к Кожину вернётся способность к свободному полёту.

— Но ведь они могут всему научиться. А рассказав им об их прошлом, мы можем пробудить в них прежние желания и мечты. Разве это невозможно?

— Всё возможно, дорогой майор, но это долгий путь, на который, пожалуй, не хватит всей их жизни.

Проходили дни, недели. Больные всё ещё находились в Кнежевесе. Марта Штильберг и Ивета Сатранова взяли на себя трудную роль воспитательниц взрослых мужчин. Они учили их говорить, читать и писать.

Индра и Владик тоже постоянно крутились возле больных и, пожалуй, не меньше способствовали их развитию, чем Ивета и Марта. Да и сами больные лучше себя чувствовали с детьми, чем со взрослыми.

— Ты мой папа! Понимаешь, па-па! — говорила Индра, сидя у Коринты на коленях, и заливалась счастливым смехом, когда усатый седой мужчина с усилием повторял её слова:

— Па-па, па-па…

А Владик уводил Кожина в сад и взахлёб учил его называть все предметы, которые попадались на глаза:

— Иван, говори: тра-ва, не-бо, пти-ца…

— Тра-ва, не-бо, птица, — повторял Кожин и радостно улыбался и весёлому мальчишке, и чудесному огромному миру, с которым начал заново знакомиться.

Однажды, когда Кожин один сидел на скамейке под яблоней, в сад пришла Ивета. Увидев девушку, Кожин поднялся, протянул к ней руки и совершенно отчётливо проговорил:

— И-ве-та, здрав-ствуй! — и засмеялся, гордясь своим успехом.

— Здравствуй, Иван! — ответила девушка и вдруг расплакалась и быстро убежала в дом.

Кожин, ничего не понимая, смотрел ей вслед с беспомощной детской улыбкой. А Ивета, вбежав в дом, бросилась к сидевшим у стола матери, и тётке:

— Он узнал меня! Он по настоящему узнал меня! — говорила она, плача и смеясь от радости.

— Успокойся, Ветушка, успокойся, родная! Ну и хорошо, что узнал. Значит, теперь он скоро совсем поправится! — взволнованно пробормотала пани Сатранова, ласково гладя дочь по голове.

Дурочки вы обе, — резонно заметила тетка. — Узнал! Разве он может кого-нибудь узнать? Он просто тебя заново полюбил, Ивета…

24

Два года спустя специальная комиссия собралась на заседание, чтобы вынести окончательное заключение о деятельности секретной лаборатории «HV».

Были зачитаны все собранные материалы: докладная записка подполковника Локтева, протоколы и отзывы-экспертов о всех предметах, найденных в лаборатории «НV», протоколы допросов, снятых с бывшего штурмбаннфюрера Коринга и бывшего шарфюрера Шмидта. После чтения документов комиссия приступила к опросу свидетелей.

Первым попросили высказаться Ивана Кожина. Он сказал:

— Мне трудно говорить от имени Ночного Орла, хотя меня и убедили, что именно я являюсь летающим человеком, которого подвергали экспериментам в лаборатории «НV». О своём прошлом я знаю лишь по рассказам друзей. Мне дали, если можно так выразиться, искусственное прошлое, которое не имеет живой связи с моим теперешним сознанием. Ночной Орёл для меня столь же загадочен, как и для вас. Вернувшись в жизнь с новым сознанием, я много раз пытался найти в себе необыкновенные способности Ночного Орла. Но напрасно. Что-то, видимо, нарушилось в нервной структуре моего организма.

Затем слово предоставили бывшему врачу Вацлаву Коринте. Он сказал:

— У меня нет прошлого. Мне приписывают изобретение какого-то агравина, способного вызвать в организме человека состояние невесомости. Здесь зачитывались показания бывших руководителей лаборатории «НV» о том, что они видели действие агравина на кролике и на эсэсовских солдатах. Я не знаю, что они там видели, но считаю как агравин, так и вообще любое свободное парение человека в воздухе невозможным.

— Товарищ Коринта, — обратился к нему председатель, — наши эксперты бьются над загадкой кровати-весов. С этим странным прибором мы столкнулись в лаборатории «НV». Кроме того, о подобном же, хотя и более примитивном приборе нам рассказал присутствующий здесь товарищ Влах, лесничий из К-ева. В ваших мыслях заново не возникает какая-нибудь интересная ассоциация в связи с этой кроватью-весами?