Ночной пассажир

На прошлой неделе мне пришлось заночевать в Дижоне. Правда, тогда я выехал из Парижа несколько позже, лил дождь, мне было тоскливо и одиноко. Я снял номер в довольно хорошей гостинице неподалеку от вокзала и, сидя в ванне, долго размышлял о бесцельности своего существования, о пустоте, которую оставила в моей жизни Франсуаза. Я прекрасно помню, что решил тогда возвратиться в Париж. Что мне делать в фильме, который снимает Роже? Я едва находил в нем отдаленное сходство с сюжетом моего рассказа. Стоит ли из-за этого мчаться через всю Францию, чтобы торчать два дня на съемочной площадке, мешая операторам, смущая актеров, раздражая Роже! Наутро от моего решения не осталось и следа, а радушный прием, оказанный мне группой «Мадемуазель Эрмелин», заставил позабыть ночные сомнения.

— Если вы не очень устали, — предложил я своему спутнику, — мы не станем ночевать в Дижоне и поедем дальше.

Еще не было полуночи, и я решил отоспаться в Шампаньоле, где меня ждала комната в гостинице и где находятся мои приятели из кино.

— Конечно, — ответил он. — Надо ехать дальше. Даже если я и устал.

«Историческая столица Бургундии» выглядела более сонной, чем какой-нибудь захолустный городок. Фонари освещали красивые проспекты и безлюдные улицы, бесцельно били фонтаны на пустых площадях, а старинный герцогский дворец, огромный и ненужный, казался покинутым много веков назад.

Я долго кружил по маленьким запутанным улочкам вокруг дворца в надежде отыскать какое-нибудь кафе, пока наконец не остановился у зеленой вывески бара. От рокота моего мотора на тихой узкой улице содрогались дома. Я выключил зажигание и предложил моему спутнику зайти подкрепиться стаканчиком вина.

— Если не возражаете, — ответил он с холодной вежливостью, — я подожду вас в машине.

Я был немного озадачен, но продолжал настаивать. Он поблагодарил еще раз и снова отказался. Мне хотелось выпить, и я не намерен был уступать. Не говоря ни слова, я вышел из машины, с шумом захлопнул дверцу. Затем, в порыве злости и недоверия, снова открыл дверцу и вынул ключи из замка. Я прекрасно понимал, как оскорбителен мой поступок, но в душе был доволен, что могу ответить оскорблением на оскорбление. Позднее я понял, что поступил просто бессмысленно: в разговоре выяснилось, что мой пассажир не умел водить машину.

Нарядный бар был почти пуст. Я заказал двойную порцию шотландского виски со льдом. Официант подал мне не торопясь, да и я не спешил пить, все еще переживая свою обиду. Я дал себе слово освободиться от этого типа как можно скорее и, главное, впредь вести себя умнее. Да, Бернадетта меня здорово провела! Но она еще получит свое в понедельник утром, как только я вернусь! Дрянь этакая!

Выйдя из бара, я остолбенел от неожиданности, сердце бешено заколотилось: два полицейских с велосипедами стояли возле моей машины. Один из них, открыв дверцу со стороны шоссе, нагнулся и стал что-то говорить моему пассажиру, второй ждал в нескольких шагах позади.

— Что-нибудь не в порядке? — спросил я, решительно подойдя к машине.

Полицейский выпрямился, и, прежде чем он успел что-нибудь произнести, я твердо объявил:

— Этот господин путешествует со мной.

— Ну, тогда все в порядке. Но ведь мы этого не знали. — Полицейский захлопнул дверцу и слегка поклонился. — В таком случае, извините. — Ведя свои велосипеды за руль, полицейские удалились.

Я сел на свое место и быстро отъехал. Сцена длилась не более двух минут, а я никак еще не мог прийти в себя. Я вел машину наугад, путаясь в окружавших собор улочках с односторонним движением, и никак не мог найти нужную дорогу. Мы не промолвили ни слова. Наконец я выехал на какую-то круглую площадь, увидел стрелу указателя с надписью «На Женеву» и свернул на широкий бульвар. Только когда я включил дополнительный карбюратор и на прежней скорости помчался через предместья Дижона, я услышал слово, которого все время ждал: «Спасибо».

Итак, очко в мою пользу, Я сразу же решил воспользоваться своим преимуществом.

— Вот видите, — сказал я как можно небрежнее, — было бы гораздо лучше, если бы вы пошли выпить со мной…

Он не ответил. Надо полагать, у него действительно были какие-то очень веские доводы или, может быть, он просто не хотел признать свою неправоту.

— Скажите, пожалуйста, — холодно спросил я, — вас в самом деле разыскивает полиция?

— Вы просто ничего не хотите понять, — неожиданно резко ответил он. — Ваша полиция всех нас постоянно разыскивает, подозревает, проверяет, подвергает аресту. Полмиллиона алжирцев живет во Франции. Полмиллиона заложников.

Дорога шла по сельской местности вдоль широких просторов вспаханной земли. Ни одной машины, ни встречной, ни попутной, длинные пучки света фар убегали во тьму и ничего, кроме тьмы, не освещали. Тяжелое и враждебное молчание нависло над нами. Возможно, оно предвещало откровенный разговор.

Я не собирался обсуждать со своим пассажиром алжирскую проблему. В конце концов я не министр! Да и его позиция казалась мне настолько твердой, а моя — настолько шаткой, что спорить я был не в состоянии. Но поскольку волей обстоятельств я получил «достойного собеседника», как принято нынче писать в газетах, было бы глупо упустить случай и не послушать его доводы. Как раз в этот момент сквозь непрерывное гудение мотора, рокотавшего в ночной тиши, я услыхал его глухой, слегка гортанный голос. Он говорил, уставившись на бесконечную ленту дороги, расстилавшуюся прямо перед ним.

— Я обязан сказать вам всю правду. — Из-за волнения он произносил слова медленнее обычного.

Нелегко ему было решиться на это. Пауза длилась очень долго — видимо, он не знал, с чего начать.

— Как правило, мы никогда не скрываем правду. Я хочу сказать, что все, кто соглашается нам помогать, делают это совершенно сознательно.

Мне ничего не стоило разыграть невинного простачка: «Помогать вам в чем? О ком идет речь?» Может быть, таким образом мне удалось бы наконец снять с него маску или же, наоборот, он снова замкнулся бы в свою скорлупу. Я ведь прекрасно понимал, на что он намекал, и уже не сомневался в том, что вскоре все станет для меня ясно. Все же я счел более разумным поддержать начатую им игру.

— Что вы, — заговорил я уклончиво, — да вы ничем мне не обязаны…

— Нет, нет, — перебил он. — Ведь в какой-то мере мы заставили вас поступить так. Это совершенно противоречит нашим правилам. Мы никогда не подвергаем опасности человека, заранее не предупредив его об этом.

— А разве нам грозит опасность?

— Вы это отлично знаете!

Реплика была довольно гневная. На его языке она должна была означать: «Не стройте из себя дурачка». Нет, мне лучше не перебивать его. Пусть уж говорит, если наконец решился.

Но он нахмурился. Я почувствовал, что он вот-вот снова замкнется в себе, и молча вел машину, внимательно следя за изгибами дороги и за стрелками приборов. Снова замелькали рощи и леса. Мы пересекли Сону, затем проехали через спящий Оссон.

— Мы хотим, чтобы люди действовали только сознательно, — внезапно заговорил он. — Мы не хотим иметь дело с теми, кто при малейшей опасности прячется в кусты и начинает уверять, что был введен в заблуждение.

Я почувствовал в его словах какой-то вызов.

— Тем не менее вы сами посоветовали мне сказать, что подсели в мою машину уже в пути, — ответил я довольно агрессивно. Удовлетворенный возможностью указать на его собственное противоречие, я напомнил ему: —«Вы меня не знаете»… «Перекресток у Обелиска, если не возражаете…»

— Элементарная предосторожность, и только, — ответил он. — Но у меня нет ни малейшей уверенности, что, если вас арестуют, вы не выдадите под пыткой, ну, скажем, хотя бы Бернадетту. Вот что опасно!

Черт возьми! «Арестуют! Под пыткой!» Еще чего не хватает! А ведь говорит он о всех этих ужасах, как о самых обычных вещах. Дрожь пробежала у меня по спине. В ту же минуту я сообразил, что Бернадетта, моя добрая краснощекая Бернадетта, которая умела печь такие вкусные яблочные пироги, имеет какое-то странное отношение к таким страшным вещам, как революция, покушения, полиция. Бернадетта!