Ночной пасьянс

– Вы, кажется, юрист? Могу ли я рассчитывать, что ваши законы защитят меня, ежели я проявлю принципиальность, пошлю управляющего трестом к такой-то матери и скажу, что мы не имеем права забирать у вас рабочих? Ведь это не я придумал, мне приказал управляющий, а ему позвонили откуда-то с небес. Если он ослушается, его поставят в угол, а уж он мне потом выдаст! И что в это время будет делать ваш закон? Молчать и сопеть в паклю. Так что уж потерпите немного.

Сергей Ильич понял, что разговор бессмыслен.

– Кто этот человек, перед которым вы так танцуете?
– спросил он резко.

– Председатель Облсовпрофа товарищ Кухарь.

Это было так неожиданно! Голенок опустил трубку на аппарат, достал блокнот, отыскал служебный телефон Кухаря. Слова были готовы, тут церемониться нечего!

– Приемная, - отозвался голос секретарши.

– Юрия Кондратьевича, пожалуйста, - попросил Го ленок.

– Он на совещании в облисполкоме. Будет после обеда. Что передать?

– Передайте, что звонил Голенок. Он знает, кто я и куда мне звонить, - Сергей Ильич был абсолютно уверен, что едва Кухарь появится и секретарша доложит, кто звонил, тот немедленно подаст голос. Поразмыслив, Сергей Ильич подумал, что Кухарь вероятней всего не знает, что рабочих сняли именно у него, Сергея Ильича, но от этого не легче. Боже мой, сколько лет они знакомы! С отрочества! Сколько раз жизнь сводила его, Юрку Кухаря и Миню Щербу, разводила и снова потом они оказывались рядом. И так с самого момента эвакуации...

"Сережа, подъезжай!
– кричит Юрка Кухарь.
– На сегодня шабаш".

Он второгодник. Старше вас. Верховодит. Копаете сахарную свеклу. Война. Немцам вломили под Москвой. Ты, как и он, и многие другие одноклассники, здесь - в эвакуации. Скоро в армию. Мелкий, как из пульверизатора парикмахера Когана, дождь. Раздувшиеся от влаги сизые тучи вползают одна в другую. На ровном унылом поле бурты свеклы. Вы в сапогах, волочите на них тяжелую вязкую грязь. Ты сидишь на длинной бричке. В нее запряжена старая слепнущая кобыленка. Юрка почему-то называет ее "Мустафа". По ее глубоким бокам пробегает холодная дрожь. На спине у тебя, как и у всех ребят - от дождя - мешок, завязанный у горла. Зябко. Руки в грязи, она обсыхает на ветру, покрывается трещинками, как высохшие такыры. Голодно. Очистив ножом свеклу, грызешь ее, перегоняешь бричку на другой конец поля. Ребята швыряют в нее кетмени, лопаты, носилки, и вы выбираетесь на раздолбанный проселок. Дождь усиливается. Густеют сырые сумерки. Километрах в двух от кишлака колхозная сыроварня, - покосившаяся, обмазанная саманом с кизяком. Дверь в нее распахнута, оттуда тянет кислым. Там чаны, печь, а за занавеской железная кровать хозяйки сыроварни Насти. Ей двадцать пять. Для вас, десятиклассников, она женщина в летах. Невысокая, плотная, с широкими, вихляющими бедрами, с сильными круглыми икрами на коротковатых ногах. Настя наполовину украинка, наполовину казашка. Смуглая, скуластая, с неожиданно большими карими глазами. Ходит она в белом замызганном халате, в кирзовых сапогах на босу ногу. Вы делитесь подозрением, что под халатом у нее ничего нет.

Высокие груди при ходьбе играют, как студень.

– Это мы проверим, - нагловато обещает Юрка.

Он высокий, сильный. Ты такого же роста. И не слабее. Но в нем есть еще какая-то _д_р_у_г_а_я_ сила. Он говорит тебе:

– Держись меня, не пропадешь.

Возражать не хочется.

Настя шутит с вами, жалеет. Подкармливает густой приторной патокой. Когда дает кусок брынзы, когда напечет лепешек из отрубей. Столуетесь вы в колхозе. Отвар из бараньих костей, в котором несколько тугих клецек - одна другую догоняет, - зеленый чай три раза в день с куском хлеба из ржаной муки с какой-то примесью, отчего этот хлеб, как мокрая глина, и опять же патока вместо сахара. Живете вы рядом с сыроварней. За развалившимся дувалом сарай, где под мешковиной хранится сено. Накрываетесь тем, чем снарядили дома.

С некоторых пор Настя начинает баловать вас: то сварит баранью ногу с домашней лапшой, то налепит вареников с картошкой, заправит их курдючным жиром, то нажарит на конопляном масле картошки с луком. Долго не понимаете, с чего пошла такая житуха. Но однажды ночью просыпаешься от шуршания сена и тихих голосов у дверей. Вглядываешься и узнаешь: Юрка и Настя. Они выходят. Возвращается Юрка на рассвете. Так и пошло - ночь за ночью. На узких губах Юрки какая-то новая ухмылочка, под глазами синяки, уже в открытую смалит самосад. Настя подает ему тарелку, в которой всегда погуще, кусок побольше. Миня Щерба ропщет. И тогда Юрка говорит:

– Заткнись!

– Это почему же?
– бычится Миня.

– Заткнись, говорю, сипильдявка, иначе в лоб получишь. Где твой отец? Чего молчишь? Думаешь, не знаем? Он враг народа! Жри, что дают и скажи спасибо. Так?

– оборачивается он к тебе.

– Сын за отца не отвечает, - говоришь ты.
– Так товарищ Сталин сказал.
– Ты опускаешь глаза в тарелку. Входит Настя. Юрка умолкает.

Ты-то уже догадался, в чем дело, с чего пошел такой разносол. Почему-то стыдно за Настю. И рад бы отказаться от еды за _т_а_к_о_й_ ее привкус, но голод не тетка.

– Запомни, - однажды говорит тебе Юрка, - за спиной надо всегда иметь дружка. Во-первых. Во-вторых, кто сверху - тот хозяин.

И в этой фразе ты улавливаешь два смысла...

А потом происходит ЧП: исчезают три совхозных индюшки, по тем голодным временам большая ценность. К тому же принадлежат они ферме, где откармливается птица для столовой Совнаркома республики. Остатки - перья и кишки - находят в старой силосной яме. Подозрение падает на вас школьников. Прибывает комиссия, входит в нее и директор школы, тоже эвакуированный, пожилой туберкулезный человек, у которого, как говорит твоя мама, "одно легкое съела каверна". Юрка знает, что твоя мама дружит с директорской женой, бывают друг у друга. "Слушай, Голенок, - шепчет Юрка, - ты скажи чахоточному, что я ни при чем, этих чер товых индюшек не трогал".
– "А тебя никто и не обвиня ет, - пожимаешь плечами.
– Чего ты суетишься?" - "На всякий случай скажи. Я в долгу не останусь..." Тогда-то и приходит, как ощущение, мысль, что бессовестный человек знает свою истинную суть и в определенные моменты жизни она его пугает и заставляет осторожничать, упреждать возможные неприятности. Как говорит ваш школьный военрук, "главное - нанести упреждающий выстрел". Правда, говорится это по другому, военному поводу. Мысль эта возникает такой, какой и могла возникнуть по конкретному поводу у семнадцатилетнего паренька, только с годами она обретает более широкий смысл...

Через неделю за вами неожиданно присылают полуторку из Ката-Ташлыка. Кажется, военкоматскую. Вы весело впрыгиваете в кузов. Внизу у колеса Настя. Ветер дергает на ней грязный халат, поверх которого телогрейка. Ладонями Настя придерживает волосы, часто помаргивает, пытаясь поймать взгляд Юрки. Но он деловито сволакивает солому к кабине, устраивает себе уютное место...

Тебе кажется, что вскоре все эти люди исчезнут из твоей жизни, как пучок соломы из кузова вашей несущейся по луторки, унесенный осенним ветром в неоглядное мокрое поле.

Но никому не дано знать до самого смертного часа, кого суждено вспомнить и по какому поводу, а кого и встретить на спиральном жизненном пути...

Из послевоенной Европы по слабым железнодорожным колеям ползут один за другим к границам Отечества эшелоны демобилизованных. В крупных, не очень пострадавших от войны городах уже по эту сторону границы, из этих эшелонов оседает немало народу, соблазненного возможностью обрести жилье, красотой и благоустройством домов и улиц, напоминавших те места в Восточной Европе, где недавно довелось побывать. Так ты и Юрка Кухарь оказываетесь в Подгорске, а через полгода из Праги сюда закатывается и Миня Щерба...

Все нехорошее, что вы испытывали прежде друг к другу вроде забыто, утонуло в эйфории победных дней и недель. Оно всплывет позже.

Ты поступаешь на юридический, Юрка тоже. Миню из-за отца не принимают. Он пишет запальчивое письмо Ворошилову. И, как ни странно, ответ приходит положительный. В сентябре 1946 года в гимнастерках и сапогах вы переступаете порог университета. Старостой группы выбирают Миню.

9

– Ну и дела!
– хохотал в телефонную трубку Кухарь, выслушав Сергея Ильича.
– Я же не знал. Неужели ты подумал, что я мог забрать у тебя рабочих?! Сегодня же дам команду, чтоб завтра с утра их вернули. Если нужно что-нибудь для ремонта, может импортная сантехника, ты скажи, я помогу.

– Спасибо, у меня все есть, - суховато ответил Сергей Ильич.

– Звони, не забывай, - сказал Кухарь.

– Ладно, будь здоров, - закончил разговор Сергей Ильич.

10

– Скотина он. Как был, так и остался. Значит у тебя забирать рабочих нельзя, а у кого-то можно, - Михаил Михайлович Щерба, откинувшись, сидел за письменным столом.

Окно выходило во двор-колодец, в кабинете было всегда сумеречно, и поэтому часто горела верхняя лампа дневного с вета.

Рабочий день кончился, но многие в областной прокуратуре оставались до семи, а то и до восьми вечера.