Ночной патруль

– В прошлый раз, когда уезжал, так расстроилась, так расстроилась. Места себе не находила! Чуть не плакала. Ничего - сейчас она будет рыдать от восторга.

Бочков залихватски подмигнул водителю и мечтательно замолчал. Выражение лица становилось сладостным.

Колонна остановилась на пустыре слева от инфекционного госпиталя. Еще не успели опасть на землю клубы поднятой колесами пыли, как к машинам со всех сторон кинулись афганцы. Здесь, впрочем, как и на другой стоянке Теплом Стане, они имели свой интерес.

По ценам гораздо ниже, чем на кабульских базарах, где можно было достать абсолютно все, торговцы скупали в приходящих советских колоннах ходовой и дефицитный товар: теплое нательное белье, матрасы, кровати, запчасти для машин, ящики говяжьей тушенки, топливо, муку, сгущенку, радиостанции, сахар, мешки риса, бушлаты и оружие, если находились смельчаки, которые отваживались его именно здесь продавать. Затем с большой выгодой афганцы все это перепродавали.

К Бочкову подскочил невысокий черноволосый парень в широченных штанах и длинной, как платье, рубахе. Он схватил прапорщика за руку и радостно затряс.

– Здравствуй, командор! Что привез? Товар есть? Давай! Беру!

– Э, Толик, - попытался вырвать руку из немытой ладони Бочков, - завтра приходи. Некогда сейчас - к ханум иду. Понял, да?

– Другому товар отдаешь?
– испугался афганец и не только не выпустил руки прапорщика, а еще сильнее сжал ее.

– Да нет. Тебе отдам. Как всегда. Товар есть - два кондиционера, один тент камазовский, три палатки. Все новое - муха не сидела.

– Давай! Давай! Сейчас беру!
– торопил афганец.

– Ну ты и бестолковый, - разозлился Бочков и высвободил наконец руку, завтра приходи. С деньгами.

– Не обманешь, командор?

Бочков достал чеки из кармана и помахал ими.

– К ханум тороплюсь. Водка нужна. Понял?

Услышав о водке, парень тут же поверил прапорщику и потянулся к деньгам.

– Сколько?

– Две большие.

Афганец мгновенно исчез, растворяясь среди машин и снующих вокруг солдат. Появился он так же внезапно, достав из-за пазухи бутылки.

– Только мне, командор, товар отдашь, - крикнул он напоследок, устремляясь в глубь колонны.

Бочков стал готовиться к походу в гости. Он достал из пакета новую, аккуратно сложенную форму и прямо у машины, демонстрируя синие солдатские трусы, переоделся.

Затем в ход пошли гуталин, щетка и бархотка. Прапорщик долго пыхтел, возился и громко чертыхался. Через некоторое время туфли сияли.

Бочков сгонял водителя за теплой водой и принялся тщательно скрести щеки и подбородок безопасной бритвой. Все из того же волшебного пакета он извлек белое вафельное полотенце: в середине оказался одеколон. Прапорщик закрыл глаза и принялся колотить по щекам ладонью, щедро поливая ее остропахнущей жидкостью.

Семенов сидел возле машины, курил и зачарованно водил глазами за суетящимся Бочковым.

Наконец прапорщик вскочил на подножку машины и заглянул в зеркало. Потом осторожно ступил на землю, чтобы не запылить туфли, и одарил солдата улыбкой: "Главное, Семен, в нашем деле - обхождение. Запомни, бача, женщины от этого теряют сознание и сразу падают на кровать. Особенно здесь. Любят они культуру".

"Культуру, - ехидно подумал водитель, ухмыляясь.
– Деньги они любят поэтому и валятся, как подкошенные".

По рассказам более опытных ребят знал Семенов цены на многих госпитальных телок, которых они между собой называли - "чекистками".

Реденькие бровки Бочкова стянулись к переносице.

– Нечего лыбиться! Уйду - чтобы порядок был. Машину подгонишь к злобинской, состыкуешь задницами впритирку и всю ночь - сторожить. Пропадет что-нибудь - значит ты, собака, продал. Голову оторву! За оружием смотри. Если что - убью!

Перед лицом солдата заплясал кулак, резко отдававший одеколоном.

Водитель поскучнел - Бочков был скор на расправу и имел тяжелую руку.

А к прапорщику после такого дружеского совета вернулось отличное настроение. Губы растянулись в улыбке, и он похлопал Семенова по острому, худому плечу.

– Служи, сынок, как дед служил, а дед на службу хрен ложил. Жди утром.

Бочков схватил крепкий полиэтиленовый пакет, где кроме водки лежал какой-то аккуратненький сверточек, перевязанный чуть ли не алой кокетливой ленточкой, и рысью заспешил в "инфекционку".

Появился прапорщик значительно раньше названного срока. Еще во всю гремели магнитофоны в госпитале, где гуляла добрая половина колонны. Видимо, не у одного Бочкова была там своя "королева красоты".

Прапорщик шел, спотыкаясь, не разбирая дороги, и злобно ругался.

С трудом он заполз в кабину. Семенов включил свет и обомлел. Лицо Бочкова - сплошь свежайшие ссадины и царапины. Из толстенной вывороченной губы сочилась кровь. Куртка в нескольких местах разорвана. Спереди - темные крупные пятна, спина в пыли и грязи. Судя по всему, кто-то очень долго валтузил прапорщика и катал его по земле. Причем ногами.

– Твою мать, твою мать, - упрямо произносил Бочков, то и дело поднося разбитые руки к лицу.
– Твою мать, обезьяна джелалабадская.

Семенов схватил котелок и вывалился из кабины.

– Твою мать в три погибели, шлюха подзаборная, - как заведенный, продолжал заклинать Бочков.

Возле него озабоченно суетился водитель. Опускал кусочек марли в теплую воду. Потом, закусив губу, осторожненько, слегка прикасаясь, водил им по лицу и рукам Бочкова, стирая засохшую корочку.

Пьяный прапорщик, как малое дитя, послушно поворачивался в руках Семенова и все твердил.

– Мать твою так, блядь кабульская.

Наконец солдат закончил. Оторвал кусочек марли побольше, окунул в котелок и протянул прапорщику.

– К губе приложите. Поможет.

– Сигарету и выключи свет, - простонал Бочков.

Мир раздвинулся и замелькал разноцветными всполохами на аэродроме, переливаясь бесчисленными огоньками далекого города.

В кабине, искрясь, рдели красные точечки. Они то исчезали, то появлялись вновь.

– Козлы! Гады полосатые!
– вспыхнул Бочков.