Ночной волк

— Так его же выгнали.

— Ну и что? Федулкина не знаешь? Отовсюду гонят, но везде любят. А уж если начнет уговаривать, с его-то напором…

Федулкинский напор мы оба знали.

Теперь нам самим было любопытно, как поведет себя тот у подъезда, если мы просто выйдем и, допустим, двинем в центр. У Федулкина свой эксперимент, у нас будет свой.

— Стоп, — сказал вдруг Антоха, — минуту. Я знаю, где он. Помнишь Нинку, светленькую, пончик такой? Он у нее уже недели две кантуется.

— Позвони.

— Номер не помню, где-то на бумажке записал… Ладно, как пойду, загляну, она же за квартал от меня… Ну чего — в центр?

Я сказал, что расхотелось. Вообще-то причина была другая: а вдруг эта девка позвонит? Уж больно голосишко был своеобразный, что-то есть. Велела сидеть дома — надо сидеть. Я подумал, что хорошо бы ее сегодня зазвать на ночь. После всех волнений — в самый бы раз. Ведь обещала — будешь живой, трахнемся. А я как раз живой.

Мы сыграли пару партий в шахматишки, попили чаю, и Антон ушел, пообещав сразу звякнуть из дому. Прежде чем его выпустить, я все же прислушался — но на лестничной площадке не было никого. В окно я видел, как Антоха вышел из подъезда и скрылся в проходе — малый в свитере лишь лениво глянул ему вслед.

Хепенинг…

Дуня или как ее там позвонила через час с чем-нибудь.

— Живой?

— Как видишь. Вот только…

— Чего? — спросила она с легкой тревогой.

— Скучаю. Пришла бы, повеселила.

— Еще духарится, — сказала она опять как бы не мне, а кому-то рядом. Может, как раз Федулкину?

— Так придешь? — спросил я.

В ответ последовало указание:

— Сиди и не высовывайся.

— А я чего делаю? Сижу, жду тебя, сама обещала… Да, кстати, Федулкин далеко?

— Кто? — удивленно прозвучало в трубке.

Удивление это не значило ничего, и я повторил, как ни в чем не бывало:

— Федулкин.

— Крыша поехала, — объяснила Дуня кому-то рядом и лишь потом посоветовала мне: — Знаешь что, Вася? Не ищи приключений, они тебя сами найдут.

— А меня обижать не за что, — возразил я, — я Федулкина всегда хвалил.

— Да пошел ты со своим Федулкиным! — взорвалась она, но вдруг быстро проговорила: — Ладно, потом.

И вновь из трубки пошли гудки.

Вскоре опять позвонили — но теперь на мое «алло» никто не ответил.

Я снова глянул с подоконника вниз. У соседнего подъезда никого не было. Оглядел сверху двор — он был абсолютно безгрешен, ни одной опасной фигуры. Похоже, игра кончилась.

Мне вдруг стало удивительно легко. Все-таки эта глупость нервы потрепала. Черт бы их всех побрал с их хепенингами, суки, юмористы за чужой счет.

Опять позвонили. Я пару раз сказал «алло» и уже хотел класть трубку, но оказалось, Антон.

— Все в норме? — спросил он. Голос был странный, словно бы пустой, никакого выражения.

— Естественно, — сказал я, — а у тебя?

И опять он ответил через паузу:

— Понимаешь… В общем, за мной тоже следили.

— Как? — не поверил я. — Я же в окно смотрел, тот в свитере так и остался у подъезда.

— А там еще один был, на улице. Может, и ошибаюсь, но вряд ли. Специально попетлял. Куда я, туда и он.

— И чем кончилось?

— Схватил частника, проехал две улицы и нырнул в метро. Оторвался.

— Хепенинг разрастается, — задумчиво проговорил я. — У тебя нет ощущения, что Федулкин малость заигрался?

— Это не Федулкин, — тем же пустым голосом ответил Антон, — Федулкина в понедельник хоронят.

— Да ты что?! — заорал я.

— Вот так вот, — сказал Антон, — я на него грешу, а он в морге. В четверг ночевал у Нинки, в пятницу не вернулся. А утром нашли на тротуаре у детского садика.

— И кто его? — спросил я отупело.

— Они не докладывали. Чем-то по голове, насмерть.

— А Нинка что говорит?

— Она же дура. Кусок мяса. Вопит, что ни при чем тут, и все.

Он замолчал. И мне говорить не хотелось. Потом я все же произнес неопределенно:

— Что-то мне все это здорово не нравится.

Тут же мне стало стыдно, потому что подумал я не о Федулкине, лежащем в морге, а о нас, живых. Но, похоже, и у Антона мысль качнулась туда же.

— Я вот колеблюсь, — сказал он, — может, сразу стоило в милицию позвонить?

— И что сказать?

— Приехали бы хоть, паспорта у этих проверили.

— Думаешь, приедут?

— Толково объяснишь, приедут. А так что — сидеть и ждать?

Тут я задал вопрос, который не шел у меня из головы:

— Как думаешь, Федулкин и что за нами следят — как-то связано?

— Сам башку ломаю, — сказал Антон. — Связи вроде и нет, но, с другой стороны, друзья, одна компания. Его убивают, за нами следят. За обоими. Многовато случайностей.

— Глянь в окно, — попросил я, — есть кто?

Антон жил на втором этаже, у него обзор был хороший. Сам я тоже пошел к окну, на подоконник даже не влез, а прокрался, закрываясь занавеской: я не знал, чего можно ждать, значит, ждать можно было всего. На сей раз я увидел двоих — один стерег подъезд, только не читал, а прогуливался, другой в проходе, у стены, стоял и курил. Новые мужики были или те же, разобрать было трудновато, на весь двор горело два фонаря. Но курившего в проходе я вроде бы узнал — тот, что следил за мной по городу, а потом пугал в переулке.

Я вернулся к трубке. Антон сказал, что у него перед домом никого нет, во всяком случае, не видно, а у них там и спрятаться негде, улица да напротив забор. Я рассказал, как у меня.

— А эта больше не звонила?

Я сразу понял, о ком речь:

— Велела не высовываться.

Он думал секунд пять, не больше:

— Надо звонить в милицию. Звони прямо сейчас.

— А что скажу?

— Как есть, так и скажи.

Я попросил:

— Звякни ты, у тебя лучше получится. Тем более ты тех двоих рядом видел, а я из окна.

Помедлив, Антон обещал позвонить.

Мне оставалось только ждать. И сразу появилось пустое время, то есть свободное — но вот для чего? Звонить? Кому? И — что сказать? Была мысль набирать чуть не все номера знакомых и, так сказать, информировать, чтобы, если что, хоть люди знали, авось кто и придумает, как помочь. Но потом остановило самое простое соображение: а если — ничего? Если те внизу просто уйдут и никогда больше не возникнут? Выяснится какая-то их ошибка, поймут, что я им ни с какой точки зрения не интересен, исчезнут, и все — что тогда? Тогда я на годы и годы стану живым анекдотом, суетливым трусом, и друзья-приятели по любому поводу станут вспоминать, что паникеров в войну расстреливали.